Фуга

• 
• 

Подробности

Категория: Блог группы "Статьи Владимира ФИНОГЕЕВА"

Просмотров: 3928

Фуга.

 

«Я энергично удалялась от квартиры, где меня покупали. Когда я покидала ее, первым чувством была радость. Я понимала почему: радость освобожде­ния. Я наконец-то могла сказать нет. Радость таяла. Те­перь вместо нее выплывала мысль: меня покупали. Хоте­ли купить. Холодало. Вокруг в свете фонарей мерцал снег — мелкие аккуратные звездочки. Снег не падал ниотку­да, а будто выделялся из ничего и оставался висеть в воз­духе. Свет высекал из снежинок желтое, голубое, синее пламя. Казалось, я иду сквозь россыпи драгоценных кам­ней. В памяти возникло его лицо. Он торжественно от­крывал коробочки с камнями, кольцами, золотом. Рядом сидела его мать. Она счастливо улыбалась: все это будет твоим, если станешь его женой. На их лицах не было мысли, что это покупка. Мысль не поступила в сознание. Была гордость: вот что у нас есть! Вот какие мы! Впро­чем, можно предположить другое. Мысль «все покупает­ся» была естественной для их типа. Им думалось — нет, не думалось, — они знали: все такие. Потому ни тени смущения, ни напряженности. Полная уверенность в от­вете. Отказ невозможен. Никто не отказывается от тако­го. Но я не их тип. Мне всего двадцать пять. Я слишком молода, чтобы жить с человеком, который мне не нра­вится. Может, надо было отказать помягче? Я отвергла предложение и вышла, не дождавшись ответа. Я тряхнула головой: что сделано — то сделано. Не будем прошлое переделывать, тем более что оно неплохое.

Утром в кабинет вошли девушки. «Елена Николаев­на, скоро Новый год, — придыхая под Доронину, быст­ро заговорила Оля. — Надо что-нибудь интересное при­думать». «Чего думать, — уверенно возразила Света, — стол собрать, и танцы до упаду». «Только зал украсить, и все», — поддержала Таня. «Нет, девочки, — я встала. — Как штатный психолог вашего предприятия, я не могу допустить общего регресса поведения». Их лица вытяну­лись. Я с шутливо-серьезным лицом: «То есть перехода к более простым и примитивным формам развлечений». Я рассмеялась. Девушки поддержали. «У меня идея: поста­вим спектакль». «У-у, здорово», — поддержали все. «Сде­лаем пародию, — продолжила я. — Возьмем какое-ни­будь святочное гадание. Например: перед петухом ставят деньги, хлеб, воду, уголь из печи. Если он клюнет деньги — муж будет из богатых, хлеб — среднего достатка, уголь — пойдешь за бедняка. А воды выпьет — будешь век мы­каться с горьким пьяницей. Вот мы покажем: что это все суеверия и как смешно зависеть от выбора какой-то глу­пой птицы». Я оглядела всех: «Все получится и будет очень смешно. Только надо к сценарию привлечь пар­ней. Костина прежде всего. Он самый остроумный. Дей­ствуйте. А я пойду подберу музыку. Пусть поначалу все будет серьезно и страшно. Тут мы Баха пустим. А закон­чим весельем и насмешкой Моцарта».

В магазине «Мелодия» я несколько потерялась. Стел­лажи были заставлены пластинками. Что предпочесть? Ко мне подошел продавец — молодой парень. Он улыбался, но не широко, не зубами. Внутренняя, деликатная улыбка. Серые глаза были немного печальны. «Вам по­мочь?» — «Да, если можно». — «Что вас интересует?» — «Бах». — «Что именно?» На этом мои познания заканчи­вались. В этом следует немедленно признаться. «Мне ка­жется, если я послушаю, я узнаю, что мне нужно». Тут в его глазах промелькнул озорной огонек. Он достал пла­стинку и поставил на проигрыватель. Не в ушах, а будто сразу в груди развернулась волосяная, тонкая, подвиж­ная игра скрипок. Скрипки взлетали стрекозами вверх и вниз, приглашая с собой гобой. И он увлекался, и бежал с ними, и отставал. Я недоверчиво глядела на продавца: «Это Бах?» — «Бах. Концерт для скрипки и гобоя, фа-ми­нор». — «Я почему-то полагала, что он писал только для органа». — «Ну, Бах — исполин. Даже — пространство. Он везде. Он покрыл все поле классики». — «Я бы пред­почла орган». Он пытливо посмотрел: «Вы — себе или по какой-то необходимости?» — «Мы ставим спектакль о гаданиях. Сперва, должно быть возвышенно, торжествен­но, страшно. Потом весело и смешно». — «Тогда внача­ле действительно подойдет какая-нибудь фуга для орга­на». На всякий случай он объяснил: «В фуге идет повтор одной темы, и он развивается разными голосами». Через час я уходила с пластинками и с чувством приятной но­визны. Скоро будни стерли чувство. В канун двадцать третьего февраля опять понадобилась музыка. Я знала, к кому идти. Он узнал меня. Простая и безыскусственная улыбка излучала тепло. Необходимость в музыкальном сопровождении вновь свела нас перед Восьмым марта. В этот день он пригласил меня на свидание. Мы не пошли ни в кафе. Ни в кино. Просто гуляли по улицам и гово­рили. Порхали невидимые золотые колибри. Без устали носили слова от губ к ушам.

Мы встречались полтора года и сыграли свадьбу. За перестройкой наступило тяжелое время. После многих испытаний муж был вынужден заняться торговлей юве­лирными изделиями. Однажды, когда на столе вдруг по­явились бархатные коробочки с украшениями, я вспом­нила, как когда-то давно, в «другой жизни», я отодвину­ла от себя золото и камни. Теперь они вернулись, навязанные обстоятельствами. Меня беспокоила смут­ная, непостигаемая связь. Мы можем отказаться от того, что нам предлагается. Но предлагаемое не отказывается от нас».

На левой руке линия Влияния глубока и заметна.

Она входит в линию Судьбы (рис. 4, л. Влияния — желтый; л. Судьбы — синий).

На линии влияния мы усматриваем уголок (рис. 4 — оранжевый).

Данный рисунок представ­ляет определенный характер влияния Меркурия.

В этом случае партнер обладает любопытным качеством: на­клонности к торговле сочетаются с интересом к духов­ным вопросам.

Нестандартный знак Солнца (рис. 4 — красный) репрезентирует тягу ко всему творческому и прекрасному.

 

Ценность неповторимости

• 
• 

Подробности

Категория: Блог группы "Статьи Владимира ФИНОГЕЕВА"

Просмотров: 3929

Ценность неповторимости

Ценность неповторимости 12.12.02 Костер еще горел. Встал Виктор Кондратьевич. кармана выскользнул черный квадрат. «Ой, — я наклонилась, подняла, — это ваше, из кармана выпало. Что это?» Я протянула ему кожаный футляр. Виктор Кондратьевич сдвинул брови, сделал серьезное лицо. Но в глазах — огоньки. «Т-е, никому ни слова», — сказал он, осторожно оглядываясь. Это было смешно, потому что все были рядом и с любопытством смотрели на нас. Виктор Кондратьевич понизил голос: «Это карманная машина времени». В груди у меня сделалось сладко, но я ощущала подвох. «Как это?» — спросила я. Сама во все глаза глядела, как его руки достают что-то из футляра. Показались две матерчатые корочки, охватывающие стопку листов. «У-у, — разочарованно протянула я, — это же обыкновенная записная книжка». Взрослые рассмеялись. «А вот и нет, — возвысил голос Виктор Кондратьевич, — обыкновенная, когда в ней пусто. А как напишешь в ней чего-нибудь, сразу делается необыкновенная. Откроешь ее где-нибудь и сразу переместишься в прошлое. Вот, пожалуйста». Он раскрыл книжку и прочитал: «23 марта. Заседание научного совета». Он сделал паузу, обратился ко мне: «Сегодня, какое число?» «Девятое мая», — говорю. «А я раз — и мгновенно перенесся в 23 марта. Тут же в глазах зал, где мы сидим. Выступающие, и все что там было. Так-то вот». Я вздохнула: «Я думала: настоящая — сел туда и поехал в прошлое». Он потрепал меня по щеке: «К сожалению, с точки зрения науки настоящая машина времени невозможна». Мама задумчиво сказала: «А я, если бы и была машина времени, никуда бы не отправилась. Во всяком случае, в прошлое — точно». «Почему?» — спросила я. Мама вздохнула: «Был у меня такой случай в жизни... — она помолчала. — И я думаю сейчас, что исход его был связан с одной сказанной мною фразой. Скажи я по-другому, неизвестно, что бы со мной стало. Вот так прилетишь на машине времени в прошлое, станешь там собой, которой была, и чего-нибудь не так сделаешь — и все будет по-другому. Не сидели бы мы возле костра этого. Не вышла бы я замуж за папу. Не родились бы наши дочери. Вдруг тебя бы не было? А?» Мама обняла меня. Все крепко призадумались. Я тоже: как это меня бы не было? Я спросила: «Ма, а что это за случай, и какая фраза тебя спасла?» «Сейчас думаю, странно и смешно, что я могла так сказать, — начала мама, — В 45-м, после войны, я стала работать в комиссии по разделу флота Германии. Чуть не полтора года прожила за границей. Объездила пол-Европы. И в Германии была, и от Англии до Норвегии проехала. Везде к нам, русским, хорошо относились. Просто обожали. Был какой-то необыкновенный подъем. Все чувствовали, что начинается новое время. Новая эпоха. Возглавлял комиссию зам. наркома морского флота. Замечательный был человек, образованный, умный, деликатный, но где надо и нажать умел. После того как мы выполнили нашу миссию, вернулись в Москву. И как тогда бывало, вместо награды этого нашего руководителя взяли под стражу. Меня несколько раз вызывали на допросы. Измором брали: с утра до вечера задают одни и те же вопросы: «Куда он ездил? С кем встречался ? Были ли у него друзья среди иностранцев? Говорил ли он с ними один на один ? Получал ли от них вещи, деньги, письма?» А надо сказать, этот мой руководитель был человек дальновидный: один никуда не ездил, никаких встреч наедине. Всегда вызывал переводчика, меня то бишь. Я составляла запись беседы. Он подписывал. Все на виду. Ничего предосудительного не делал. А следователь знай свое гнет: «Какие разговоры вел? Отсутствовал ли по ночам?» Или вдруг огорошит: «А вы знаете, что он работал на английскую разведку?» Потом совал бумагу, ручку: «Пишите все, что знаете». Пишу. Он бумагу в стол. Потом опять вопросы. Потом опять пишу. Наконец я вспылила: «Сколько можно одно и то же спрашивать?» Он рассердился: «Вы об этом пожалеете». Выбежал из комнаты. Долго его не было. Потом заходит и говорит: «Вас хочет видеть министр». А министром тогда был Абакумов. Мне сделалось страшно. Повели меня по коридорам. У меня ноги подкашиваются. Входим. Огромный кабинет. Стол из орехового дерева с зеленым сукном. Портрет Сталина на стене. Откуда-то выходит высокий, широкоплечий интересный мужчина. Одет в штатское. В хороший, дорогой коричневый костюм. Сесть не предложил. Сам тоже стоял или ходил. Потом оперся задом о стол, полусел. Принялся задавать те же вопросы, что и следователь. Но как-то более умно, что ли. Я отвечаю пращу: не видела, не знаю, ничего такого не было. Видимо, я говорила не то, что ему было надо. Он стал злиться. Сжал скулы, вдруг прикрикнул: «Да вы знаете, где находитесь и с кем говорите?! Я сейчас нажму кнопку, вас отведут в подвал, посадят в камеру, и никогда вы оттуда не выйдете. Сгниете заживо!» Меня ужас охватил. В голове заметались мысли. Одна другую теснит. Не знаю, что делать. Как себя вести. Что говорить. И вдруг с кончика языка фраза слетает — не знаю откуда она взялась, как туда попала — не объяснить. Помимо меня в одну секунду вылетели слова. Мама умолкла. Все зашевелились. Я подергала маму за рукав, заторопила: «Ну, что же ты сказала?» «Да глупую, невозможную вещь. Я выпалила так же громко, как и он: «Но так нечестно!» Вот что я прокричала. Нечестно! И все, и ничего больше. Абакумов, помню, рот приоткрыл. Оторопел. Потом что-то у него пронеслось по лицу. Он поманил следователя и сказал: «Освободите ее». Меня вывели наружу и больше не вызывали». Мы изучаем корреляты судьбы родителей на руках ребенка до его рождения. В рамках метода фиксированных позиций линия матери следует после линии отца, если идти от радиального края к ульнарному, т. е. двигаться от стороны большого пальца к ребру ладони (рис. 3—4, линия матери — синий, линия отца — зеленый). На линии матери есть прямоугольное образование (рис. 4 — красный) — знак участия в судебных процессах и разбирательствах. Владимир ФИНОГЕЕВ

Геометрия провала

• 
• 

Подробности

Категория: Блог группы "Статьи Владимира ФИНОГЕЕВА"

Просмотров: 3929

Геометрия провала - Владимир Финогеев - "7 Дней"

Это было в эпоху до мобильных те­лефонов и пейджеров. А начиналось незатейливо, даже   невинно. С  утра подходит мой коллега и просит: «Слышь, мне на­до срочно бумагу в ЦК закинуть,  будь  другом, подпиши письмо у шефа и сдай в экспедицию, там до десяти, ты же знаешь, я не успеваю». Протянул бумагу и исчез. Иду к ше­фу.

 

ГЕОМЕТРИЯ ПРОВАЛА

Тот подписал и гово­рит: «Это кстати, что ты зашел.  Ира, секретарь, заболела, окажи услугу, соедини меня с Кости­ным. Вот телефон». Пять минут бесполезно накручивал    диск. Выходит |шеф: «Ну? Занято. Ладно, зайди ко мне». Захожу. Шеф говорит: «Звонили оттуда,   —   и   он   ткнул пальцем  в  потолок,  — просили принять одного друга на три дня. Он про­ездом.   Подготовь   про­грамму пребывания, включи встречу с нашим председателем президи­ума. Отравить его надо тридцатого. За наш счет». «А когда он приезжает?» — спрашиваю. — «Зав­тра». — «Завтра? Да как же я успею? Машина нужна, гостиница,   про­грамму организовать» — «Гостиница ему не нужна, это ЦК делает, он здесь уже останавливался». — «Ну, хорошо, а заявку на машину за три дня пода­вать надо». — «Ну, ну, — шеф спокоен, — на лич­ных контактах, а заявку дошлем. Встретишь его на вокзале. Поезд номер два из Ленинграда, вагон два». Иду к себе. Догова­риваюсь с автокомбина­том насчет машины. Ко­нечно, мест на тридцатое нет. Умоляю и обещаю не остаться в долгу. Входит мой коллега и спрашива­ет: «Письмо в экспеди­цию забросил?» Черт, я и забыл про него. «Эх ты, — говорит, — давай сю­да». Не могу найти пись­мо. Куда я его задевал? Ладно, попозже найдет­ся. Входит шеф: «До Кос­тина  дозвонился?» Са­жусь за телефон. Занято. Повторяю. Свободно, но никто   не   берет.   Шеф подходит к моему столу. Берет трубку, набирает: «Алло. Николай Никола­ич, дорогой...» Все в от­деле глядят на меня и да­вятся от смеха. Шеф за­кончил, презрительно покачал головой: ну, все надо самому делать. Ухо­дит. Все в голос ржут. А коллега свое:   «Письмо нашел?» «Из-за твоего письма, мне вон делегацию навесили», — с досадой говорю я. Сажусь за телефон, договариваюсь о встрече с председате­лем на следующий день на 14.00. 

На следующее утро, в семь спускаюсь, жду ма­шину. Машины нет. Зво­ню в автокомбинат. Какая машина, ничего не знаем. Заявки нет. Я говорю, с диспетчером таким-то договорился, а заявка бу­дет. Сегодня не ее смена, а я ничего не знаю.
Бегу за такси. Да где ж его поймаешь в ту пору. Еду на вокзал на метро. Опаздываю на 15 минут. Перрон пуст. Еду в гости­ницу. Администратор со­общает: гость в номере. Коридорная говорит, просил не беспокоить.
Спускаюсь вниз. Адми­нистратор мне: «Вы такой-то? Позвоните по этому телефону». Вижу домаш­ний шефа. Шеф вне себя: «Гость нажаловался в ЦК, что его не встретили. Из-за вашей расхлябанности, я должен замечания полу­чать и т. д. и т. п.» 

Поднимаюсь в номер. Представляюсь, извиня­юсь, показывают про­грамму. Тот читает, половину вычеркивает, просит организовать другие встречи. На минуту рабо­таю Цезарем: улыбаюсь, киваю головой, про себя посылаю его к черту, про­кручиваю, как лучше от­казать, обещаю все сде­лать. Далее выясняю, что у него есть авиабилет на 29-е. Спрашиваю, поле­тит ли он этим рейсом. Отвечает утвердительно. Повторяю, уверен ли он: что хочет улететь именно 29-го. Уверен. Быстро звоню в отдел перевозок. Слышу: ну старик, через голову перевернулся, а место достал. С тебя сам понимаешь, и девочкам…» Извини, говорю, он летит 29-го. Последовала се­рия лингвистически очень простых фраз. В общем, сам теперь от билета от­казывайся. Хорошо гово­рю, сам откажусь.
Прошу гостя быть в холле ровно в 13.30, по­скольку без двадцати надо выехать на встречу. В 13.40 его еще нет. Звоню в номер. Никого. Кори­дорная отвечает — вышел. Жду. Без двух два деятель из дружественной державы появляется в холле. Лицо безмятежно и полно счастья. Может, го­ворю, вы позабыли, что у нас встреча. Нет он пом­нит. А что, какие-то проб­лемы? Ну что вы, какие у нас в СССР проблемы.

Опоздать на встречу с председателем президиу­ма на две минуты — это ЧП. Мы приехали на двад­цать позже, У шефа было такое лицо, что я понял это скажется не только на мне, но и на том, что от меня останется. Встреча, однако, состоялась. В хо­де дружественной беседы у гостя возникла идея за­держаться на денек. Меня попросили организовать. Звоню в отдел перевозок. Надеюсь, не отказались от моего билета? «Ради тебя старичок, сняли это место. Так что, сам пони­маешь...» — «Извини, он все-таки летит 30-го». Я подождал до первой пау­зы и вставил: «Ведро коньяку и кг шоколаду девочкам». Пауза: «И бутыл­ку виски», — «Идет». К ве­черу билет был. Програм­ма пошла не по резьбе. Сплошные накладки, ляпы и опоздания. Гость назва­нивал в ЦК, оттуда шефу. Тридцатого приезжаем в аэропорт, а самолет толь­ко что взлетел. Не удосу­жился я на время вылета посмотреть. Думал, как обычно, ан нет, вылет на два часа раньше. Хотел застрелиться и тут не по­везло. Вот и живу.

Виновник неприятно­стей — островок на ли­нии головы (рис. 1—2). Индийская традиция утверждает: если островок находится под средним пальнем — предстоит по­лоса невезения. С точки зрения физиологии при этом признаке отмечаются нарушения эндокрин­ной системы и - чаще — кишечника.
Владимир Финогеев

 

Хворобой

• 
• 

Подробности

Категория: Блог группы "Статьи Владимира ФИНОГЕЕВА"

Просмотров: 3929

 

Хворобой

Владимир Финогеев

7 Дней

«Остановились по известной причине. Водитель отбежал в сторону. Возможно, он был не в курсе. Я вылез из «уазика». Остановился. Огляделся. Красота ландшафта поражала. Лес, изящные берега двух рек. Трудно поверить, что эта красота смертельно опасна. Невероятно. «Не может быть», — этой тихой мысли было не на что опереться. Смерть была невидимой. Не имела запаха. Ее нельзя было потрогать. Ни холодная, ни горячая. Я вгляделся внимательнее, воздух прозрачен, небо голубое. Зеленые листья на деревьях. Все дышало здоровьем и жизнью. Какое удивительное несоответствие. Я смутно ожидал увидеть свернутые трубочкой листья, страшные язвы на стволах, выеденную траву. Что-то должно быть. Я вслушался: может быть, в воздушных складках мерно и угрожающе дрожит басовая струна? Ничего. Тишина. Посмотрел под ноги. Серая кромка асфальта, рядом — красноватая земля с пыльными листьями подорожника. Плоский травяной узор, распростертый возле дороги, становился выше по мере приближения к лесу. Трава будто поднималась на ноги. Показался попутчик, человек крепкого телосложения, с мужественным лицом. Он втянул воздух ноздрями, будто проверяя его качество. «Он тоже знает, — подумал я, — интересно, какая у него задача?» В памяти всплыл разговор с начальником. Он был серьезен, собран, как обычно. Когда я вошел, он сказал: «Это приказ. Составлен график, ты должен быть там с 15-го по 17 мая». Добавил: «Надо. Дело важное. Кроме нас, кто? Надо!» Я тогда не очень понимал важность, скорее чувствовал — случилось из ряда вон выходящее. Скрип шагов вывел из воспоминаний. Попутчик, которого звали Петр, прошел вперед, сказал, продолжая шумно вдыхать: «А запахи-то, запахи. А?» Оглядываясь на меня, приглашая в свидетели. Я сделал несколько шагов в направлении буйной поросли. «Странно», — сказал я. «Что?» — переспросил Петр, взгляд сделался острым, будто он приготовился к чему-то. «Да вон, — сказал я, вытягивая руку, — вон, видите высокое растение, с большими темно-зелеными листьями, у них еще цветы колокольчиками, видите?» — «Синеватые колокольчики, оно?» — «Да». — «А что это?» — «Красавка». Его лицо стало недоуменным. «Белладонна обыкновенная», — уточнил я. «А, — протянул он понимающе и пожевал губами, что означало, про это мы понимаем. — Ну и чего такого?» — спросил он. «Да она чаще в Крыму растет, еще в Приднестровье можно встретить. Не думал здесь увидеть. А тут ее — заросли». «Да», — протянул он, не зная, что сказать. Я продолжил: «Ее еще бешеной вишней называют». — «Почему вишней?» — спросил он. «Плоды у нее как вишни. Только черные». — «Черные?» — переспросил он. «Черные. Содержат атропин. Если переесть, начнутся проблемы». Он посмотрел на меня. Я на него: «Головокружение, галлюцинации, тремор, отключка». Он вновь втянул носом: «Да, и запах у нее наркотический». Он взмахнул рукой: «А это что с желтыми цветками?» — Это как раз типично. Зверобой». — «Зверобой?» — удивился Петр. «С хворью борется, другое название «хворобой». — «Столько раз слышал, никогда не видел. В цветках какие-то красные отростки, а на лепестках красные точки». — «Да, как капельки крови, потому его еще называют «кровавец». — «Откуда вы все это знаете?» — спросил он. «Да так, интересовался». — «Можно ехать», — крикнул водитель. Мы сели в машину, местность скрылась из виду. Въехали в город, новые симпатичные дома. Была странность. В чем дело, осознал не сразу — безлюдье. Никого. Ни людей, ни собак. Нет птиц. Жутковато. Проехала военная машина, полегчало. Поселили в общежитии. Оно бурлило как муравейник. В коридорах сновали люди. Кто-то громко говорил по телефону. Все просто делали свое дело. Не

осознавали себя ни мучениками, ни героями. Никто не думал, что закрывает своим телом брешь из преисподней. Зашивает пространство нитями своей жизни. В подвале дома выдали спецодежду. Синяя роба из брезентового материала, такие же брюки, ботинки с высоким голенищем, толстой подошвой. Я вспомнил инструктаж: «Соблюдать осторожность, не ходить, куда не посылают». Негусто. Никто толком ничего не знал. Или таких было немного, и они были неразговорчивы. В мою задачу входило разобраться в документации на английском языке. Было поставлено много оборудования из-за рубежа. Ситуация была несколько хаотична, ящики разгружали где попало. Надо было по документам установить, где что лежит. Три дня с утра до ночи искали ящики, сличали с бумагами. Сделали много. Почти не спал, есть не хотелось. Внутри было ощущение беды, но она была где-то не здесь. Где-то в подсознании, в дальнем углу, куда загнала его воля и надежда, что, может, и ничего. Огромный куб с пугающим выгрызом на крыше отсюда никому не был виден. Кроме счетчика Гейгера. Через три дня тем же транспортом я вернулся в Киев. Уезжая, ничего не ощущал, как и по приезде, никакого особого запаха, кроме обычных. Ни тепла, ни холода, ни потоков светящихся частиц. Ничего, кроме усталости и желания залезть в теплую ванну. Через шестнадцать лет, в двухтысячном году на плановой диспансеризации врачам не понравился анализ. У меня ничего не болело. Наблюдали семь лет. Наконец был поставлен диагноз: карцинома почки. Срочно на операцию. Я лег. Очнулся в палате, из правого бока торчат трубки. Почку отняли. Болит, но не сильно. Чудовищно хотелось пить. Язык деревянный. Я лежал, тело было при мне, но страх смерти вытаптывал душу. Я был на грани отчаяния. Все теряло смысл. Я огляделся в последней надежде. Рядом лежали люди, чье положение было хуже. У них почти не осталось тела, их мучили страшные боли, боли, которых я был лишен. Меня поразило: они не жаловались, не ныли. Была боль — они терпели, отступала — шутили, рассказывали анекдоты и не жалели, что отдали жизнь, повинуясь долгу. Когда казалось, весь мир объелся красавки и не осталось ничего святого, я думал, таких людей больше не было, что это вымышленные персонажи. А они оказались рядом. Я видел, их нельзя сломать. Ничего нельзя с ними сделать. Смерть отступает, она может забрать тело, но их дух ей не по зубам. Ничего не говорили мне, ничего не советовали, но сам факт их существования вселял несокрушимую уверенность. Укрепись духом, не хнычь, не сдавайся, иди вперед, можешь стонать, но делай, не отступайся и победишь. Встанешь и будешь жить».

На левой руке несколько запутанная линейная картина. Соединение линий головы, сердца и жизни в истоке — один из признаков сниженной безопасности. Данный симптом предуказывает, обладатель может попасть в обстоятельства, угрожающие жизни (рис. 4, красный). Операция обозначена глубокой изогнутой линией с вилочкой на конце, выходящей в область правой почки (рис. 5, линия операции — красный, область почки — зеленый). Еще одна проекционная зона правой почки 14d поле. Почка заключена в замкнутую фигуру в виде трапеции (рис. 4, почка — оранжевый, фигура — зеленый). Замкнутая трапеция с линиями отображает процесс извлечения органа. Превосходная линия головы на правой руке указывает на глубокий и обширный интеллект человека (рис. 4, синий), который многим интересуется и знает немало.

 

Хворобой.

«Остановились по известной причине. Водитель отбежал в сторону. Возможно, он был не в курсе. Я вылез из «уазика». Красота ландшафта поражала. Трудно поверить, что эта красота смертельно опасна. Невероятно. Не может быть! — этой тихой мысли было не на что опереться. Смерть была невидимой. Не имела запаха. Ее нельзя было потрогать. Ни холодная, ни горячая. Я вгляделся внимательнее, воздух прозрачен, небо голубое. Зеленые листья на деревьях. Все дышало здоровьем и жизнью. Какое удивительное несоответствие! Я смутно ожидал увидеть свернутые трубочкой листья, страшные язвы на стволах, выеденную траву. Что-то должно быть. Я вслушался: может быть, в воздушных складках мерно и угрожающе дрожит басовая струна? Ничего. Тишина. Посмотрел под ноги. Серая кромка асфальта, рядом — красноватая земля с пыльными листьями подорожника. Плоский травяной узор, распростертый возле дороги, становился выше по мере приближения к лесу. Трава будто поднималась на ноги. За мной показался попутчик, человек крепкого телосложения, с мужественным лицом. Он втянул воздух ноздрями, будто проверяя его качество. «Он тоже знает, — подумал я, — интересно, какая у него задача?» В памяти всплыл разговор с начальником. Он был серьезен, собран, как обычно. Когда я вошел, он сказал: «Это приказ. Составлен график, ты должен быть там с 15-го по 17 мая. — Добавил: — Надо. Дело важное. Кроме нас, кто? Надо!» Я тогда не очень понимал важность, скорее чувствовал — случилось из ряда вон выходящее. Скрип шагов вывел из воспоминаний. Попутчик, которого звали Петр, прошел вперед, сказал, продолжая шумно вдыхать: «А запахи-то, запахи. А?» Оглядываясь на меня, приглашая в свидетели. Я сделал несколько шагов в направлении буйной поросли. «Странно»,— сказал я. «Что?» — переспросил Петр. Взгляд сделался острым, будто он приготовился к чему-то. «Да вон, — сказал я, вытягивая руку, — вон, видите, высокое растение с большими темно-зелеными листьями, у них еще цветы колокольчиками, видите?» — «Синеватые колокольчики, оно?» — «Да». — «А что это?» — «Красавка». Его лицо стало недоуменным. «Белладонна обыкновенная», — уточнил я. «А...» — протянул он понимающе и пожевал губами, что означало: про это мы понимаем. «Ну и чего такого?» — спросил он. «Да она чаще в Крыму растет, еще в Приднестровье можно встретить. Не думал здесь увидеть. А тут ее — заросли». — «Да», — протянул он, не зная, что сказать. Я продолжил: «Ее еще бешеной вишней называют». — «Почему вишней?» — спросил он. «Плоды у нее, как вишни. Только черные». — «Черные?» — переспросил он. «Черные. Содержат атропин. Если переесть, начнутся проблемы». Он посмотрел на меня. Я на него: «Головокружение, галлюцинации, тремор, отключка». Он вновь втянул носом: «Да, и запаху нее наркотический». Он взмахнул рукой: «А это что с желтыми цветками?» — «Это как раз типично. Зверобой». — «Зверобой?» — удивился Петр. «С хворью борется, другое название «хворобой». — «Столько раз слышал, никогда не видел. В цветках какие-то красные отростки, а на лепестках красные точки». — «Да, как капельки крови, потому его еще называют «кровавец». — «Откуда вы все это знаете?» — спросил он. «Да так, интересовался». «Можно ехать», — крикнул водитель. Мы сели в машину, местность скрылась из виду. Въехали в город, новые симпатичные дома. Была странность. В чем дело, осознал не сразу — безлюдье. Никого. Ни людей, ни собак. Нет птиц. Жутковато. Проехала военная машина, полегчало. Поселили в общежитии. Оно бурлило, как муравейник. В коридорах сновали люди. Кто-то громко говорил по телефону. Все просто делали свое дело. Не осознавали себя ни мучениками, ни героями. Никто не думал, что закрывает своим телом брешь из преисподней. Зашивает пространство нитями своей жизни. В подвале дома выдали спецодежду. Синяя роба из брезентового материала, такие же брюки, ботинки с высоким голенищем, толстой подошвой. Я вспомнил инструктаж: «Соблюдать осторожность, не ходить, куда не посылают». Негусто. Никто толком ничего не знал. Или таких было немного, и они были неразговорчивы. В мою задачу входило разобраться в документации на английском языке. Было поставлено много оборудования из-за рубежа. И так как ситуация была несколько хаотична, ящики разгружали где попало. Надо было по документам установить, где что лежит. Три дня с утра до ночи искали ящики, сличали с бумагами. Сделали много. Почти не спал, есть не хотелось. Внутри было ощущение беды, но она была где-то не здесь. Где-то в подсознании, в дальнем углу, куда загнала его воля и надежда, что, может, и ничего. Огромный куб с пугающим выгрызом на крыше отсюда никому не был виден. Кроме счетчика Гейгера. Через три дня тем же транспортом я вернулся в Киев. Уезжая, я ничего не ощущал, как и по приезде, никакого особого запаха, кроме обычных. Ни тепла, ни холода, ни потоков светящихся частиц. Ничего, кроме усталости и желания залезть в теплую ванну. Через шестнадцать лет, в двухтысячном году, на плановой диспансеризации врачам не понравился анализ. У меня ничего не болело. Наблюдали семь лет. Наконец был поставлен диагноз: карцинома почки. Срочно на операцию. Я лег. Очнулся в палате, из правого бока торчат трубки. Почку отняли. Болит, но не сильно. Чудовищно хотелось пить. Язык деревянный. Я лежал, тело было при мне, депрессия топтала душу. Все теряло смысл. Я огляделся. Рядом лежали люди, чье положение было хуже. У них почти не осталось тела, их мучили страшные боли, боли, которых я был лишен. Меня поразило, они не жаловались, не ныли. Была боль — терпели, отступала — шутили, рассказывали анекдоты и не жалели, что отдали жизнь, повинуясь долгу. Когда казалось, весь мир объелся красавки и не осталось ничего святого, я думал, таких людей больше не было, что это вымышленные персонажи. А они оказались рядом. Я видел: их нельзя сломать. Ничего нельзя с ними сделать. Смерть отступает, она может забрать тело, но их дух ей не по зубам. Ничего не говорили мне, ничего не советовали, носам факт их существования вселял несокрушимую уверенность. Укрепись духом, не хнычь, не сдавайся, иди вперед, можешь стонать, но делай, не отступайся и победишь. Встанешь и будешь жить».

На левой руке несколько запутанная линейная картина.
Соединение линий Головы, Сердца и Жизни в истоке — один из признаков сниженной безопасности.
Данный симптом предуказывает: обладатель может попасть в обстоятельства, угрожающие жизни (рис. 4, красный).
Операция обозначена глубокой изогнутой линией с вилочкой на конце, выходящей в область правой почки (рис. 7, линия операции — красный, область почки — зеленый).
Еще одна проекционная зона правой почки 14d поле.
Почка заключена в замкнутую фигуру в виде трапеции (рис. 7, почка — оранжевый, фигура— зеленый).
Замкнутая трапеция с линиями отображает процесс извлечения органа.
Превосходная линия Головы на правой руке указывает на глубокий и обширный интеллект (рис. 7, синий), который многим интересуется и знает немало.