Железная мелочь

 

Железная мелочь

 


Железная мелочь По словам ФиногееваЖелезная мелочь 31.10.02
Во сне приснился странный металлический фрагмент. Он был очень твердый и с ребром. Почему твердый — не знаю. Фрагмент был частью чего-то большего. Даже огромного. Так что дух захватывало. Я некоторое время сидел на кровати, гадая, что это может быть. В голову ничего не приходило. Почему я об этом думаю? Обычно я и снов-то не видел. Если и видел, то они не вызывали такого интереса, как этот металлический кусок чего-то. Я почему-то желал разгадать, что это за форма и к чему она приделана?
Я ехал на работу в метро. На метро езжу нечасто. Теперь пришлось — вчера машину сдал в ремонт. рычаги, шаровые, почему-то не успели, сказали, завтра будет готово. Завтра — это сегодня. После работы поеду. В данный момент стою в вагоне. Держусь за поручень, качаюсь из стороны в сторону. В детстве метро нравилось, а потом не очень. Теснота. Но сегодня мне почему-то хорошо. Как в детстве. Люди кругом какие-то интересные. Я к ним присматриваюсь и не могу вычислить, чего же в них интересного. Люди как люди. Хмурые, неулыбчивые. Метро им не нравится, а может, не только метро. Но все-таки что-то особенное разлилось вокруг. Вскоре улавливаю, что дело не в людях. Во мне, внутри меня происходит что-то новое, необычное. И это связано с металлическим фрагментом из сна. Словно я что-то открыл. Нет, не открыл, но открою.
Выбегаю наверх, и надо мне перейти улицу через трамвайные пути. Подходит трамвай. Я на него смотрю и столбенею. Если бы кто сказал мне, что я в один момент на улице вроюсь в землю и замру, не поверил — но вот. Взгляд от корпуса трамвая метнулся вниз на колеса и — бац. Именно — бац. Я столбенею. В ту самую секунду давешний сон развернулся передо мною. Металлический фрагмент встал на место. А куда он встал
— было колесо. Трамвайное колесо. А это ребро, которое я видел, — выступающая часть обода колеса, которое ложится в канавку в рельсах. Мне приснилось огромное трамвайное колесо. И мне стало ясно почему огромное. Потому что я смотрел на это колесо с очень близкого расстояния. Ребро колеса было у моего подбородка, у шеи. Голова лежала по одну сторону рельса, а тело по другую. А на шею наезжало колесо. Оно подкатилось к шее, и глаз уперся в это выступающее ребро и обозревал его снизу вверх, и не мог охватить всего колеса и видел только фрагмент. Проснувшись, я и удержал этот фрагмент железа. Сон разворачивался от конца к началу. Будто была зима. Мать несла меня на руках. Я был, завернут в одеяло. Она бежала на трамвай, упала, я вылетел из рук, заскользил под трамвай. Это было так живо: я будто на мгновенье опять заснул. Тело сковало сном, я видел, как колесо накатывает на шею, я остолбенел, задрожал и покрылся испариной.
Я доплелся до скамейки на остановке и сидел минут пять. И тут электрический разряд прошел сквозь мозг, я понял то, что я видел во сне, сном не было.
После работы я забрал машину и поехал к матери за город. Мать обрадовалась, засуетилась, собирая на стол. «Ма, а скажи, ты роняла меня под трамвай»? Она выпрямилась, в ее глазах было удивление и страх: «Кто тебе сказал?» — «Никто, я вспомнил». -~ «Ты не можешь этого помнить». — «Почему?» — «Тебе было месяца три от роду». — «Расскажи». — «Не хочу». — «С чего это?»
— «Всю жизнь молчала. Отец и тот не знает». — «А чего скрывать?» — «Ты не понимаешь, мне подумать страшно об этом!» — «И все-таки, как это произошло?» Мать начала неохотно: «Зимой это было. Темно. Заторопилась на трамвай, на ледышку или на что наступила, рухнула, а ты и вывернись из рук — и прямо под трамвай. Он к остановке подходил, слава Богу, тормозил уже. Тут все закричали: «Ребенок под колесами!» Трамвай встал резко. Тебя вытащили. Что бы могло быть — подумать страшно. Лучше не думать, ни одной мыслью не касаться». Я сказал что-то ободряющее. С одной стороны, было облегчение: ну вот — узнал. Теперь все понятно. С другой -я был разочарован. Ждал, надеялся узнать что-то важное. Но важного не было.
Через неделю я возвращался из загорода. Вечерело. Шел со скоростью сто десять. Серая лента асфальта въезжала под автомобиль и будто исчезала под ним, будто не имела продолжения сзади, уходила в никуда. Вдруг справа, спереди, снизу почувствовалась вибрация. Периодический шум. Я подумал, что наехал на обочину. Взял влево, сбросил газ - шум усилился. Проколол
шины, осмотрел колесо. Все в порядке. Заглянул под днище, тяги и рычаги на месте. Поехал дальше, напрягаясь, ловя посторонние звуки. Они были. В чем дело? Только что из ремонта, и вот. Я обратил внимание, что если ускоряться, шум пропадает, но если сбросить газ, постукивание тут же проявляется. Но все время ускоряться нельзя. Еду, оно стучит, и я не знаю, что делать. Кругом лес. Авось ничего. Авось доеду. Скоро город. Ничего дотяну, Стук усиливается. Еду как по перекладинам. Вылезла цепочка мыслей: По перекладинам, как по шпалам. На шпалах —рельсы. По рельсам ходят трамваи. Колеса наезжают. Я решительно останавливаюсь. Подхожу к правому колесу, снимаю колпак. Болты, крепящие колесо, отвернуты. Заворачиваю болты, выезжаю на дорогу. Никакого стука. Отгоняю от себя мысли. Что могло бы быть? Что бывает, когда на скорости сто машина теряет колесо? Стараюсь думать о важном. Не могу решить, не знаю, произошло оно или не произошло».

По одному из традиционных взглядов поперечная линия в основании ладони обозначает рождение обладателя в материальный мир. От этой линии начинается судьба человека. На правой руке: над поперечной линией (рис. 3—4, зеленый) располагается заметная крестовидная фигура (красный). Это один из знаков, выражающих нарушение системы самосохранения. Снижение безопасности происходит вскоре после рождения. Эта фигура находится на одной линии с другой крестообразной фигурой, образованной линией поездки и коротким пересечением (рис. 3—4, линия поездки—желтый, пересечение — красный, линия жизни — синий), что трактуется как опасность в поездке. Возраст действия знака определяется по линии жизни в точке, из которой истекает линия поездки: в нашем примере — 37 лет. Поскольку два крестика расположены на одной линии (рис. 4, синий пунктир), есть «резонансность», воспоминание о первой опасности послужило предупреждением о более поздней.
Владимир ФИНОГЕЕВ

Меняли рычаги, шаровые, почему-то не успели, сказали, завтра будет готово. Завтра — это сегодня. После работы поеду. В данный момент стою в вагоне. Держусь за поручень, качаюсь из стороны в сторону. В детстве метро нравилось, а потом не очень. Теснота. Но сегодня мне почему-то хорошо. Как в детстве. Люди кругом какие-то интересные. Я к ним присматриваюсь и не могу вычислить, чего же в них интересного. Люди как люди. Хмурые, неулыбчивые. Метро им не нравится, а может, не только метро. Но все-таки что-то особенное разлилось вокруг. Вскоре улавливаю, что дело не в людях. Во мне, внутри меня происходит что-то новое, необычное. И это связано с металлическим фрагментом из сна. Словно я что-то открыл. Нет, не открыл, но открою.
Выбегаю наверх, и надо мне перейти улицу через трамвайные пути. Подходит трамвай. Я на него смотрю и столбенею. Если бы кто сказал мне, что я в один момент на улице вроюсь в землю и замру, не поверил — но вот. Взгляд от корпуса трамвая метнулся вниз на колеса и — бац. Именно — бац. Я столбенею. В ту самую секунду давешний сон развернулся передо мною. Металлический фрагмент встал на место. А куда он встал
— было колесо. Трамвайное колесо. А это ребро, которое я видел, — выступающая часть обода колеса, которое ложится в канавку в рельсах. Мне приснилось огромное трамвайное колесо. И мне стало ясно почему огромное. Потому что я смотрел на это колесо с очень близкого расстояния. Ребро колеса было у моего подбородка, у шеи. Голова лежала по одну сторону рельса, а тело по другую. А на шею наезжало колесо. Оно подкатилось к шее, и глаз уперся в это выступающее ребро и обозревал его снизу вверх, и не мог охватить всего колеса и видел только фрагмент. Проснувшись, я и удержал этот фрагмент железа. Сон разворачивался от конца к началу. Будто была зима. Мать несла меня на руках. Я был, завернут в одеяло. Она бежала на трамвай, упала, я вылетел из рук, заскользил под трамвай. Это было так живо: я будто на мгновенье опять заснул. Тело сковало сном, я видел, как колесо накатывает на шею, я остолбенел, задрожал и покрылся испариной.
Я доплелся до скамейки на остановке и сидел минут пять. И тут электрический разряд прошел сквозь мозг, я понял то, что я видел во сне, сном не было.
После работы я забрал машину и поехал к матери за город. Мать обрадовалась, засуетилась, собирая на стол. «Ма, а скажи, ты роняла меня под трамвай»? Она выпрямилась, в ее глазах было удивление и страх: «Кто тебе сказал?» — «Никто, я вспомнил». -~ «Ты не можешь этого помнить». — «Почему?» — «Тебе было месяца три от роду». — «Расскажи». — «Не хочу». — «С чего это?»
— «Всю жизнь молчала. Отец и тот не знает». — «А чего скрывать?» — «Ты не понимаешь, мне подумать страшно об этом!» — «И все-таки, как это произошло?» Мать начала неохотно: «Зимой это было. Темно. Заторопилась на трамвай, на ледышку или на что наступила, рухнула, а ты и вывернись из рук — и прямо под трамвай. Он к остановке подходил, слава Богу, тормозил уже. Тут все закричали: «Ребенок под колесами!» Трамвай встал резко. Тебя вытащили. Что бы могло быть — подумать страшно. Лучше не думать, ни одной мыслью не касаться». Я сказал что-то ободряющее. С одной стороны, было облегчение: ну вот — узнал. Теперь все понятно. С другой -я был разочарован. Ждал, надеялся узнать что-то важное. Но важного не было.
Через неделю я возвращался из загорода. Вечерело. Шел со скоростью сто десять. Серая лента асфальта въезжала под автомобиль и будто исчезала под ним, будто не имела продолжения сзади, уходила в никуда. Вдруг справа, спереди, снизу почувствовалась вибрация. Периодический шум. Я подумал, что наехал на обочину. Взял влево, сбросил газ - шум усилился. Проколол
шины, осмотрел колесо. Все в порядке. Заглянул под днище, тяги и рычаги на месте. Поехал дальше, напрягаясь, ловя посторонние звуки. Они были. В чем дело? Только что из ремонта, и вот. Я обратил внимание, что если ускоряться, шум пропадает, но если сбросить газ, постукивание тут же проявляется. Но все время ускоряться нельзя. Еду, оно стучит, и я не знаю, что делать. Кругом лес. Авось ничего. Авось доеду. Скоро город. Ничего дотяну, Стук усиливается. Еду как по перекладинам. Вылезла цепочка мыслей: По перекладинам, как по шпалам. На шпалах —рельсы. По рельсам ходят трамваи. Колеса наезжают. Я решительно останавливаюсь. Подхожу к правому колесу, снимаю колпак. Болты, крепящие колесо, отвернуты. Заворачиваю болты, выезжаю на дорогу. Никакого стука. Отгоняю от себя мысли. Что могло бы быть? Что бывает, когда на скорости сто машина теряет колесо? Стараюсь думать о важном. Не могу решить, не знаю, произошло оно или не произошло».

По одному из традиционных взглядов поперечная линия в основании ладони обозначает рождение обладателя в материальный мир. От этой линии начинается судьба человека. На правой руке: над поперечной линией (рис. 3—4, зеленый) располагается заметная крестовидная фигура (красный). Это один из знаков, выражающих нарушение системы самосохранения. Снижение безопасности происходит вскоре после рождения. Эта фигура находится на одной линии с другой крестообразной фигурой, образованной линией поездки и коротким пересечением (рис. 3—4, линия поездки—желтый, пересечение — красный, линия жизни — синий), что трактуется как опасность в поездке. Возраст действия знака определяется по линии жизни в точке, из которой истекает линия поездки: в нашем примере — 37 лет. Поскольку два крестика расположены на одной линии (рис. 4, синий пунктир), есть «резонансность», воспоминание о первой опасности послужило предупреждением о более поздней.
 Владимир ФИНОГЕЕВ

Другая половина сердца

«Сообщение было коротким. Меня пригласили в деканат. Декан, немолодой, но крепкий, из бывших строителей, подал полосу бумаги. С хрипотцой сказал: «Вот — телеграмма. Мужайтесь», — он подошел ближе, положил тяжелую руку на плечо. В сердце обнаружилась щель — оттуда бил холод. Я развернул. «Мама умерла. Выезжай». Я поднял глаза на декана. «Выезжайте, — произнес он. — потом вернетесь. Диплом подождет. Сочувствую», — он еще раз нажал на плечо и вышел. Я стоял. Минуту или две. Как муравьи в муравейнике, мысли тащили ум в разные стороны. Потом сжал кулаки так, чтобы больно было, очень больно, и отправился в аэропорт. Вылетел ближайшим рейсом из Ростова во Фрунзе. Был конец июля. Ум бился переделать прошлое. Ум не верил. Месяц назад я уехал из дома, мать была жива, все было хорошо. Я оканчивал Ростовский институт инженеров мелиорации, поехал на защиту диплома. К тому моменту уже был начальником участка строительного управления, начал с простого рабочего, был прорабом, мастером, в общем, прошел путь от рук, от кончиков пальцев.

Отец, неистощимый оптимист, которого ничто не могло сломить, выглядел потерянным. Мы стояли в опустевшем ломе.
Дом строили сами. Помню момент замешательства, когда приехали смотреть землю, которую нам дали. «Здесь будет стоять дом», — сказал отец, азартно потирая руки. «У нас же ничего нет, — мать была встревожена, — ни денег, ни материала. Как строить?» «Как ничего?! А это на что? — он потряс руками. Веско произнес: — Руки да голова — для начала достаточно». Тогда мне было пятнадцать, сейчас двадцать восемь. Отец дал лопату: «Сними растительный слой, сантиметров двадцать». Указал размеры. Я выполнил. Открылась глина. Участок выходил на дорогу. Вдоль дороги сделана канава — арык, в нем течет вода с гор. Отец соорудил форму. Развели водой глину, заполнили формы, когда глина схватилась, выложили на дорогу для просушки. Потом из таких кирпичей строили дом. Я был восхищен. Из ничего, почти из ничего, из земли, руками и головой, был построен дом. Видимо, тогда я решил стать строителем. Посадили фруктовые деревья: вишни, груши, абрикосы, персики; виноград. «А вы что думали, будем под голым небом сидеть да арбуз соленым огурцом закусывать? Нет, дорогие мои, головой придумаем, через руки выведем».

Стали жить без матери. С половиной сердца. Через пару недель я решил устроить стирку. Свалил все грязное в чан, часа два прилежно трудился. Когда пришло время полоскать, обнаружил: на всем белом — рубашках, майках, наволочках, простынях — красные, голубые, черные пятна. Я недоумевал, чесал затылок. Отец подошел, покачал головой, сказал: «Слушай, кому-то из нас надо жениться. Мне поздно, вот и смекай — кому».

Второе воскресенье августа — День строителей. Идем отмечать в кафе «Юность». Шел семьдесят первый год от начала двадцатого века. Солнце будущего заливало огромную державу. На солнце сше не было пятен. В кафе собрались строители со всего города. Кругом плыло веселье, атмосфера была теплая, приятная, дружелюбная, удивительная. Почему не знаю, но праздновали с вдохновением. Душа раздвигала свои уголочки, расправляла свои складочки и расширялась за пределы тел. А за пределами — красивые девушки.Я рассылал бумеранги взглядов. Один не вернулся. Что за черт? Я бросаю мощнейший зрительный импульс. Устраиваю визуальный штурм. Никакой реакции. Девушка в мою сторону не смотрит, беседует с подругами, которые отвечают мне и улыбаются. Они видят и понимают: я — высокий, стройный, энергичный и перспективный. А одна не понимает. Грянул оркестр. Встаю, иду меж столиков, танцующих пар, не сводя взгляда. У девушки глаза опушены, но она чувствует, сжимается, будто видит сквозь веки. Во что бы то ни стало — глаза! Увидеть глаза. Какие они?Я останавливаюсь перед девушкой: «Разрешите пригласить?» Девушка вскидывает длинные ресницы. Боже мой! Взгляд ясный, чистый. Она его тут же на подруг: мол, что делать! А от взгляда ее осталось сияние вокруг, хоть ладонями черпай. Боже мой! Что за глаза такие? Воздух вокруг все еше сверкает нежным веществом ее взора. Подруги ее подбадривают, толкают: иди, чего думать. Оттанцевали, провожаю на место, ухожу, едва ли пару слов было сказано, но все мысли — о девушке. Сажусь, ем, отхлебываю вина, говорю, слушаю — не слышу и не понимаю ничего, а внутри бьется сердце. Меня нет здесь. Мной из рогатки запустили в небо. Жду начата музыки, при первых нотах вскакиваю, перебираю ногами по волне мелодии, спешу, кровь — горячий газ. Вечер для меня кончен, День строителей, друзья, начальство — все перестало существовать. Обволакиваю девушку со всех сторон, отгоняю от нее всех: подруг, парней, знакомых и иных. Добиваюсь разрешения проводить. Идем под сводами фиолетовой вечности по светлой земле на край города и за город. О чем говорим, не улавливаю, слов не ощущаю, нет слов, под оболочкой слов — нестерпимый огонь сварки — два сердца, соединяемые расплавленным электродом. У ее дома делаю предложение. Она его принимает и отвечает согласием. В понедельник подали заявление, через месяц поженились. По сию пору, тридцать четыре года вместе».

хиромантия, практика, Влидимир Финогеев
В индийской схеме линия матери — это линия головы. На правой руке нашего героя находим падающую ветвь от линии сердца, которая пересекает линию головы в точке 28—29 лет (рис. 4, л. головы — зеленый, л. сердца — оранжевый, падающая ветвь — красный). На линии головы также имеется острый угол (рис. 4 — примыкающая коричневая), поставленный на 28—29 лет.
Пересечение линии судьбы (рис. 4, синий) с линией головы — 35 лет, а так как время по линии головы течет сразу в обе стороны, то у каждой точки на линии два возраста, и пересечение и угол падают на 28—29 лет и на 42 года (знаки кончины не есть знаки смерти — они лишь выражение физического состояния матери, при котором она может умереть; если бы ее удатось спасти, то следующий возраст сына, когда ситуация повторяется, — 42—43 года, так как на данных руках 28, 29 = 42, 43).
Это не единственная комбинация знаков, выражающая уход матери, равно и угол на линии имеет и другие значения, которые мы рассмотрим в свое время.
Теперь о браке. Линия влияния входит в линию судьбы в 28 лет и не пересекает ее — один из признаков устойчивой связи (рис. 6, л. влияния — оранжевый. л. судьбы — синий). Другой признак: линия союза или линия брака под мизинцем имеет форму прямой с длинным наклонным отрезком, который не касается линии сердца (рис. 6, зеленый).

Искривление времени в пространстве запаха

 

Искривление времени в пространстве запаха

 

Искривление времени в пространстве запахаБыл ли это 1985 или 1986 год, как-то выветрилось из головы. Точно помню одно: я в тот день не работал. Такая была работа, что приходилось иногда по выходным вкалывать. За это полагались отгулы. Я взял один специально, чтобы купить суппорт для машины. С запчастями тогда было сложно. Будний день. Мечтал: обегу несколько магазинов — и где-нибудь ухвачу желанную запчасть. Подспудно была уверенность, что ничего я нигде не куплю и в конце концов придется двигать на черный рынок и платить втридорога. Но поскольку, как высказывается г-н Газманов, надежда умирает последней, я все-таки отправился сперва в госсектор. Авось. Вышел из дома в хорошем настроении. Наверное, предвидел, что к вечеру у меня будет суппорт, а значит, на выходные можно будет рвануть за город на своей тачке, а не в электричке париться. Было лето, и день стоял отменный. Возле метро, на проезжей части, кольцом стоит кучка людей.
Ясно — авария. Обычно мимо прохожу: раз народ есть, моя помощь не нужна. Но тут магнитом потянуло. Раздвинул людей, смотрю — «Жигули», одиннадцатая, столкнулась с мотоциклом. Правый бок чудовищно смят. Тут же валяется мотоцикл. Возле — мотоциклист в вывернутой позе. С одной ноги слетел ботинок. А это очень нехорошо. На асфальте темное масляное пятно. Спрашиваю соседа: «Что?» «Готов, — отвечает тот, не повернув головы, — насмерть». А у «Жигулей» цвет прямо как у моих. Надо же. А в голове дурацкая мысль проползает: интересно, суппорт пострадал? В эту секунду мне в нос ударил запах. Смесь бензина с чем-то сладковато-страшным. Я было решил, что так пахнет кровь. Но я не был уверен, имеет ли кровь запах. Поэтому я не знал, что это. Тогда не знал. Я выбрался из толпы и нырнул в метро. А запах этот у меня в носу так и стоит. Я и платком прочищаю, и дышу усиленно через нос, вентилирую — ничего не помогает, хоть
тресни. Ощущаю его, и все. По магазинам наездился — прошло. Суппорт, разумеется, купил на черном рынке раз в десять дороже.
Года три утекло. Пошел в магазин недалеко от дома. Перехожу улицу, и вдруг на середине проезжей части меня бьет по носу тот самый запах. Я ногу для шага поднял и замер. Не возьму в толк, откуда пахнет? Потом сообразил: здесь, наверное, авария была недавно, вот запах и сохранился. Осматриваюсь. И вроде замечаю такое же темное пятно, какое тогда видел. Ну, вот и чудненько. Двигаю дальше. Запах отставать стал и пропал. Через полчаса иду обратно, и — как током ударяет. На том месте, где я запах ощутил, — стена народа. С дрожью в коленях бреду к месту. Твердо знаю — там труп. И ходить не надо проверять. Дошел-таки. Женщину сбило машиной. Пришел домой с тяжелым сердцем. Начал потихоньку, нежненько обмозговывать это дело. И как ни прикидывал, все выходит, что запах предшествовал
событию. Опередил аварию. Но как такое может быть, в мозгу не укладывалось.
Два года спустя. У себя в офисе. Хлопает дверь, а у меня прямо ноздри задергались. Запах! Оборачиваюсь. Владислав, мой давний приятель, работаем вместе. От него волна этого запаха бежит. Я встаю, смотрю на сотрудниц, может, кто ощутил? Нет, никто не реагирует. Сидят, в бумаги уткнулись. Я осторожненько говорю Владиславу: «Ты чего, в машине копался?» Он говорит: «Нет, с чего ты взял? Я пешком сегодня». «Пешком?» — переспрашиваю, а у самого в животе щекотно стало, будто там дыра образовалась и меня всего в эту дыру вытягивает. Я произношу деревянно: «А вроде бензином пахнет. Вера Павловна, вы не замечаете?» Вера Павловна принюхивается и отвечает, что, мол, никакого бензина не чувствует, скорее уж мужской одеколон. А я как помешанный: обоняю такую густоту — хоть ножом режь. Спрашиваю: «Аварию не
видел, не проходил мимо?» — «Нет, а что?» — «Да нет, ничего». А мысли мечутся. Ведь надо предупредить Владислава, надо что-то делать. И ума не приложу — что. «Слушай, давай я тебя домой отвезу сегодня». А мысль тут как тут: а вот ты его и убьешь... Рубаха взмокла. Ноги ослабели, я на стул рухнул. Как быть? На машине — нельзя. Пешком — нельзя. Я говорю: «Не посидеть ли дома денька четыре?» Он восклицает: «Почему?» Я решился: «Предчувствия нехорошие». А он мне: «Да брось ты, ей-богу. Я себя прекрасно чувствую. А ты вон весь бледный». Положение глупейшее. Я ему: «Ты поаккуратнее при езде и через дорогу, когда будешь переходить». Он смеется: «Ладно».
День проходит, другой — ничего. Я маюсь. Жмет сердце. Прошла неделя, еще одна. Начинаю успокаиваться. В субботу на меня полная безмятежность опустилась. Будто гора с плеч. Вздохнул, в груди — легко. Значит, ошибка, слава Богу. Почудилось. В понедельник стало известно: Вячеслав разбился насмерть в воскресенье вечером на сороковом километре.
Видать, не бензин это пахнет. И не кровь. У меня теперь одна беда, один страх в жизни — вновь этот запах почуять».
  Отросток от линии здоровья (рис. 1—2) в зоне верхнего Марса выражает обострение экстрасенсорного восприятия и предсказательные способности (рис. 3—4).

Без права передачи

Без права передачи.

Через щели в шторах течет каша. Я приподнимаю голову, всматриваюсь: это не каша — это серое вещество рассвета. Опускаю голову. Голова шире подушки. Закрываю глаза. Под веками — нудная путаница. Прибой черных шаров-шлангов выталкивает обломки дня в мутных, дивных картинках. Меж ними сами собой ходят необъяснимые формы. Плавают мусором проблемы. Сознание расползлось муравьями. Я сшиваю края неизвестно чего. Не могу заснуть, нет сил встать. Я поднимаюсь, спускаю ноги на пол. Сижу на кровати, в глазах — горячие круги. Как прожить день? Это длится неделю. У меня ничего не болит. Я теряю силы, не сплю, еда не идет горло. Что со мной? Почему? Месяц готовлюсь к исповеди и причастию. Ежедневно подолгу читаю молитвы. Когда читаю, не чую тела, мне хорошо. Перестаю, возвращаюсь к нуждам дня — наваливается тяжесть на плечи. Мне плохо. «Боже, милостив буди мне грешной». Встаю на колени, произношу утренние молитвы. Выпиваю чашку чаю, одеваюсь, выхожу на улицу. Был май, за середину, восемнадцатое. Многослойные облака скрыли небо.
Съемки были непродолжительны, возвращаюсь домой, еще светло. Иду по улице. Вдруг резкая боль в правом бедре. Жаркая волна бежит по всему телу. Голова плывет. Боль не дает дышать. Что это? Откуда? Как? Смотрю на ногу, ничего не замечаю. Оглядываюсь — вокруг никого. Напрягаю волю, все силы, делаю шаг, другой, иду. «Господи, помилуй». Только бы работал лифт. Лифт работал. Вошла в прихожую, упала в изнеможении на банкетку. «Сейчас умру». «Кто там?»— доносится голос. «Мама, это я. Я сейчас». Мама болела, лежала, я ухаживала за ней. Стягиваю джинсы, осматриваю место. Маленькая кровавая ранка. Мне страшно. Это страх необъяснимости, непонимания. Откуда эта ранка? Мистика холодит сердце. Смазываю йодом. Иду к маме. Кормлю, помогаю подняться. «У тебя все нормально?» — спрашивает она. «Нормально, — отвечаю я. Тикает ранка в бедре. — Нормально, мама, все хорошо». — «Честно?» — «Да». После всех дел иду к себе. Черное вещество ночи струится в комнату. Тихо болит нога. Нудная, постоянная, тупая боль выматывает душу. Открываю молитвослов, негромко нараспев читаю, ухожу, убегаю от боли в ноге и от боли более глубокой, неосознаваемой, невидимой. «Владычице Богородице, воздвигни нас из глубины греховныя, и избави нас от глада, губительства... от тлетворных ветр, смертоносныя язвы и от всякого зла». Ложусь, сон смежает глаза. Сплю, кажется, пять минут. Просыпаюсь от боли в ноге. Молоточком стучит боль. Утро далеко-далеко, как вершина Эльбруса.
Одиннадцать дней боли. Я терплю, молюсь, прошу исцеления, хожу на работу, ухаживаю за мамой. Приближается исповедь, намеченная на 31 мая. Как выстоять службу, не представляю, нет сил. Тридцатого мая осматриваю больное место, слегка надавливаю. Вдруг — ужас— из-под кожи появляется черный столбик: что это? Мысли рванулись драконами — в ноге другое существо, загадочная, неизвестная сущность?! Искрами рассыпались страшные картинки конца, корчи, мук, развернулась черная бездна. Все выстрелом пронеслось. Надавливаю сильней — столбик растет, вылезает наружу. Дрожащими пальцами хватаю его. Тяну. Легко, как из масла выходит безобразная, ржаво-черная иголка. Вздох облегчения. Это иголка, всего лишь игла. Я всматриваюсь, она без ушка. Новая тревога, страх: неужели ушко осталось? Застряло в теле? Ощупываю, давлю, ничего не улавливаю. Надо идти в больницу. Кладу иглу в маленький пластиковый пакет с замком. Иду в травм-пункт, молю Бога, чтобы приняли, чтобы не было народа, чтобы работал рентген. Прихожу, коридоры пустынны, никого. Тут же принимает врач. Рассказываю врачу, показываю иглу. Он внимательно изучает предмет. Меня отправляет на рентген. Делают снимок. Инородного тела в ноге нет. Врач поджимает губы, качает головой: «Впервые в моей практике такой случай. Поставьте Богу свечку, что вы живы». Вновь земля уходит из-под ног. «Почему?» — «Могло быть заражение крови, через три дня вас не было бы в живых». Я вышла, терзаемая противоречивыми чувствами. Плавно на меня снизошло обновление. Я поняла, не сознанием, чем-то более широким, основательным, благодарность наполнила душу. «Господи, излечилась по слову Твоему!»
Утром тридцать первого пошла в храм. Взяла с собой иглу — показать духовному отцу и подругам. Иглу положила в пакетик, плотно закрыла замок, заклеила скотчем. Прошла исповедь, службу отстояла на одном дыхании. Причастилась. Ощутила прилив сил. Чувствую радость, умиление. Необыкновенное единение со всеми, кто находится в храме. Никакой боли в ноге. Нет и следа. Ощущение, что все это привиделось в страшном сне. После службы рассказываю о случившемся: «Сейчас покажу иглу». Лезу в сумочку, вынимаю пакетик. Пакетик закрыт, так же заклеен скотчем, только внутри ничего нет.
Я умолкаю, в голове нет мыслей, в голове прозрачная пауза. Исследую пакетик, дырки нет, лезу в сумочку, если игла вышла, то в кармашек сумки. Ничего. Немота склеивает губы. Как это понять? Куда она делась? Как игла вошла в тело, если рядом никого не было, как и куда она исчезла? Что же это было? Может, это было чудо для меня одной? Испытание духа. Опыт веры. Личный, только для меня».

Без права передачи

Повреждение правой ноги, по Д. Стояновскому, выводится пересекающей линией в основание безымянного пальца правой руки (рис. 4, зеленый).
В отношении чудотворного исцеления у нас есть некоторые затруднения.
Тема изучена недостаточно, у нас нет статистически подтверждаемых стигм.
Правда, в индийской традиции есть рисунок, выражающий помощь высших сил и их покровительство, он принимает на руке вид призмы.
Такой рисунок мы можем наблюдать в окончании восьмого поля (рис. 4, красный).

 

Другие люди

Вчера было по-другому, душа кормила сердце печалью, не тяжелая, легкая, но все-таки тоска плескалась морем у самых ног. Всматриваешься через море, и только серо-голубая мгла. Море — это не тоска, это жизнь. Начинается отсюда и простирается в неизвестность. Если море — жизнь, то что берег; на котором стою? Ложилась с беспокойством, проснулась с радостью. Все без причины, то одно, то другое. Да и за окном пасмурно. Часы давно напрашивались на взгляд. Полвосьмого. Быстро вскочила, плеснула воды на лицо, оделась. Стоп. Куда это я? Ведь сегодня ко второй паре. Можно не торопиться. Суббота. Я разделась, приняла душ. Всматривалась в зеркало. Где нужно — изгибы, а где это не требуется, там прямые линии. Загадочно всё. Оделась. Прошла медленный завтрак. Чашка кофе и крекер с ломтиками яблока. В кофе отражалось окно, казалось, что это не кофе, а ртуть. Пора. В прихожей наклонилась к туфлям на мягкой подошве. Рука замерла. А может, на шпильках сегодня? С чего бы это? На улице — весна, вот с чего. Я вышла из дома. Подошла к остановке. Небо расчистилось. Свора облаков отодвинулась, ударил первый луч солнца. Все преобразилось. Я посмотрела наверх. На голубом, без единой складки, фоне плыла огромная гора, сложенная из снежных шаров. Облако блистало, будто внутри него горел свет. А на земле лавочка, столб, белая табличка, в левом углу черные Тб, в правом — А. хиромантия практика, Влидимир Финогеев
На лавочке — две женщины. В отдалении топчется человек в резиновых сапогах и брезентовой накидке. Он курит. Нет ни Тб. ни А Голос появился возле самого уха, я вздрогнула. «Вы не знаете, давно нет автобуса?» Я оглянулась. Человек лет сорока-пятидесяти. Плотный, прилично одет. Улыбка на лице. Редкость в нашем районе. Я отвечала: «Я здесь недавно, минут пять». «Ага, понимаю, понимаю». Он сделал еще шаг и оказался очень близко, это мне не понравилось, я отступила. «А вы учитесь или работаете?» — спросил он. Я посмотрела на него. Второй взгляд принес детали. Он улыбался, но будто вчерашней улыбкой. А глаза были мутноваты. Было еще что-то, я не могла отследить. Я ответила неохотно: «Учусь». «Прекрасно, прекрасно, прекрасно». — выговорил он с неожиданной быстротой и опять придвинулся близко. Я отошла. «Учитесь на гуманитария, ведь так? Так?» Он придвинулся. Тут я увидела, что это не улыбка, а разрез рта так сделан, углы губ приподняты. Глаза его описали круг, вернувшись, не попали в мои зрачки, я отвернулась. Глядела, не идет ли автобус. Не шел. Когда я повернулась, его лицо было совсем рядом. Я поморщилась. Это как муха влетела и начинает донимать. Теперь стал яснее нюанс, который ускользал. Запах. Как у человека, который пользуется половой тряпкой вместо полотенца. Я отодвинулась. Он придвинулся. Я шаг назад, он на шаг вперед. Оглянулась на женщин, те ничего не замечали. Я решила уйти на другую остановку. Повернулась к нему спиной и пошла. Он внушал отвращение, но не страх. Страха не было. Гадливость. Не сильная, так. Безмятежность не хотела сдаваться. Я пошла, не оглядываясь. Шагов сзади не было. Я вздохнула. Дорожка бежала вдоль невысокой изгороди из кружевной проволоки. За ней начинался городской парк, малоухоженный, с диковатыми местами. Что-то мелькнуло — не в глазах — будто в затылке. Горячая волна неопознанного чувства.
В нем фрагмент запаха, и звук хрустящего песка, и глухая вспышка, и запоздалый ужас — все отодвинулось, сжалось, метнулось на дно ощущений, — последовал грубый захват шеи. «Стой тихо. Закричишь — убью». Он прерывисто дышал, голос был хриплый. В бок мне воткнулся предмет, не острый — округлый и твердый. Он рванул меня на боковую дорожку, и скоро мы были скрыты деревьями. Он тащил меня дальше. Резь в горле, ноги ватные и тяжелые, в груди холодное отвердение, будто внутренности превращаются в камень. Он что-то бессвязно выкрикивал, я не понимала, потом начал ритмично выкрикивать слова: страдания бессмертны, как и наши знания, воля и власть, поскольку совместимо все это с бренным прахом, таковы, что прах ему дивится, меня вы мертвым нарекли, я соглашаюсь, торжествуя.
Он подтащил меня к лавке, бросил на нее. Я напрягла все мышцы, думая, что он прыгнет на меня. Спина моя уперлась в спинку лавки, я сидела к нему лицом, он стоял передо мной и, размахивая руками, декламировал стихотворный бред. Глаза его блуждали, он трясся. Выкрикнул: Прошествуешь на Лестницу гигантов. После схватил меня за горло и стал душить. Мысль была, как большая надпись: СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ. ИНАЧЕ СМЕРТЬ.
Я подтянула ногу к себе и ударила что есть силы ему в колено. Попала ниже. Руки его разжались. Я вырвалась и пустилась бежать. Скинула туфли и бежала так, что в ушах свистело. Оглянулась — никого. Я выскочила на дорогу. Ехал «Москвич». Я выкинула руку, он затормозил. Я села, мы поехали. «Куда?» — спросил парень. Он смотрел на меня человеческим взглядом, спокойно. От него шло тепло. Ему ничего от меня не было нужно. Он ждал. Я открыла рот, чтобы сказать куда, но вдруг меня скрючило, челюсть задергалась, из глаз хлынули слезы. «Что с вами?» — брови его вскинулись. «Т-а-м. — через рыдания я махнула рукой в парк, — напал». — «Кто?» — «Му-му-ж-чина». Он круто развернул машину, бросил ее назад. «Я работаю в милиции. Сейчас возьмем гада, показывай». Он решительно выскочил из машины, открыл дверь: «Пошли». Мы побежали в лес. От него исходила такая сила, что я была в ней, как в броне. «Вот он!» — закричала я. Мужчина, который нападал на меня, шел навстречу. От моего крика замер. «На землю! — громко крикнул ему парень. — Лицом вниз». Я думала, он будет сопротивляться, будет драка, но тот покорно плюхнулся на землю и закрыл голову руками. Мы доставили его в отделение. Пока мы шли, я поглядывала на парня и исполнялась чувства благодарности и лаже любви. Это была особая любовь — восхищение и гордость, что есть и такие люди. И что, в общем, все не так плохо и будет лучше, и все будет хорошо. И так это меня восстановило, что я не чувствовала никаких последствий этой истории, жила дальше и по-прежнему не боялась прилично одетых мужчин на остановках».

Нарушения системы самосохранения выражены на трех уровнях. 
В плоскости капиллярного узора (нарушения группы А), первостепенных линий (нарушения группы В), к которым относят линию Жизни, Сердца, Головы, и дополнительных признаков (нарушения группы С).
Линия Судьбы, объект нашего изучения, участвует в качестве маркера нарушений только своей нижней долей.
Если линия Судьбы не имеет ясно выраженного вертикального фрагмента в основании ладони, то это интерпретируется как снижение безопасности в детском и юношеском возрасте, до 24 лет.
Как раз этого вертикального фрагмента мы и не наблюдаем на руке.
Также имеются нарушения группы В — компенсированный разрыв с загибом линии Сердца (рис. 4, оранжевый), фрагментарное удвоение линии Головы (рис. 4, желтый).
Нарушения группы С — замкнутая фигура Cудьбы (рис. 4, красный, л. Cудьбы — синий).
Так как нарушения группы А отсутствуют — летальный исход не разрешен.

Дополнительная информация

Яндекс.Метрика