Известно не многим

 

Известно не многим

 


Известно не многим По словам ФиногееваИзвестно не многим 20.02.03
Денисовна?» — «Ась? Чаво?» — «Слышь-ко, Денисовна, затопи баню». Смолк звон посуды. Денисовна вышла из кухни, вытерла руки о фартук, уставилась на меня: «Чегой-то ты, девка? Чай баню-то по субботам топим. А сёдня вторник». — «А что, нельзя?» — «Да можно, чего ж?» Денисовна пытливо смотрела: «Чудна ты кака-то, аль захворала?» — «Здорова. Просто чего-то захотелось помыться. Истопи, пожалуйста». — «Ну ладно, истоплю. Баня все грехи смоет». «Какие грехи?» — насторожилась я. «А мне почем знать, — рассмеялась, — не суди, это к слову». Денисовна взглянула на ходики: «Ну вот, щас три, пока затопим, туды - сюды — к пяти и готова будет. Само время для пару. Пособи-ко, дров притащи да воды натаскай». Когда все было сделано, Денисовна извлекла крохотную корочку ржаного хлеба, посыпанную солью, и положила ее на полок. «Это что?» — удивилась я. «Потом скажу». Денисовна присела возле печки, пошептала, перекрестилась, поднесла спичку к куску газеты. Огонь вспыхнул. Денисовна закрыла дверцу, выпрямилась: «Ну вот, теперь поди погуляй часок-полтора». Мы вышли. «А зачем ты хлеб на полок положила?» — «А для банника». — «Для кого?» — «Хозяина бани. Это как домовой, только в бане. Угостишь его, он угар-то из бани выгонит». — «Да?» — «А как же. Я завсегда так делаю. У меня угару сроду не бывало. Правда, хлебушка маловато, да, чай, простит — война».
  Я взяла книги, тетрадь — надо подготовиться к завтрашним урокам, вышла на улицу. Хотела отправиться на речку, но ноги понесли в восьмую школу, там был госпиталь для раненых, вокруг сад. Были там укромные тенистые уголки. Странно, головой вроде решила к реке пойти, а душа не согласилась, пересилила, и все тут. Иду. День жаркий. Раненые на волю высыпали, которые ходячие. У кого голова перевязана, у кого руки перебиты, кто на одной ноге прыгает. Жалко их. Прохожу мимо скамейки, окруженной густой толпой мужиков в больничных халатах. То гоготали, то вдруг — тишина. Чувствую, на меня смотрят — аж шею жжет. Я скорей подальше, в глубь сада. Нашла лавочку, села, постелила одеялко — Денисовна дата: не сиди, говорит, на голом. Располагаюсь, достаю учебники — и в чтение. Что-то минут через пять слышу — идет кто-то, мельком взглянула: раненый на костылях. Идет ко мне решительно и с намерением. Я уткнулась в книгу, а строчки не хотят глазам подчиняться. Пляшут сами по себе. Слышу, садится рядом. Кашлянул: «Здрасте вам от бойцов Ленинградского фронта». Я оробела, молчу, только ниже наклонилась, чтобы он не заметил, как щеки загорелись. Он помолчал. Сказал: «Ну и жара сегодня». Я молчу. Бегаю глазами по буквам, а ни одной буквы не помню. И думаю, что надо бы ответить — неудобно все ж, но так робость одолела, что язык отнялся. Он что-то хмыкнул. Поднялся, отошел. Я выдохнула. Минут через пятнадцать слышу — опять кто-то шаркает. Глянула: Господи, Матерь Божия. опять этот раненый. А у меня уж и сердце заколотилось, ничего не могу поделать. Бьется, и все. Я опять уткнулась в книгу, но пришлось отвечать. Он говорит: «Я тут у вас портсигар забыл, не видели?» Я встаю, осматриваюсь, книги ощупываю. Нет нигде. Нет, говорю, не видела. Тут он отгибает край одеяла, и сверкает серебряная коробка и падает на землю: неловко он ее взял. Вот беда. Как эта штука под одеяло попала? Еще подумает, что я портсигар взяла. Смотрю на него. Он улыбается, а глаза веселые, чистые и какие-то хитрые одновременно. И понимаю: нет, не думает он, что я взяла. Тут робость куда-то подевалась, я и сама заулыбалась. Потом спохватилась, стала книги собирать. Он говорит: «Можно вас проводить?» Я пожала плечами, соглашаясь. «А где вы живете?» — «У Денисовны». — «Это кто, мать главврача?» — «Нет, это родственница моя». — «А чего у вас книг столько. Вы учитесь?» — «Нет. я учитель начальных классов, в четвертой школе преподаю. Меня после училища сюда распределили». — «Вас как зовут?» — «Оля». — «А меня — Михалыч, то есть Володя». Пришли. Денисовна у изгороди встречает. Кричит: «Готова баня. Ступай». Володя говорит: «Идите, идите, я вас подожду». А мне и мыться неудобно. По-дурацки как-то все получается. И чего не уходит ? Чего ему? А Денисовна туда же: «Пусть остается. С сеном подмогнет управиться». Возвращаюсь: ба, он уж сидит в горнице, чай пьет. На кухне шепчет мне Денисовна: «Ой и хорош-то тот парень. Все сено на сеновал сметал. До последней соломинки. Видно — работящий. Выходи за него». «Да Господь с тобой. — отвечаю, — мы полчаса знакомы». — «Да ужель? А со стороны — будто все на мази у вас. Я подумала: чего баня-то понадобилась?» — «Как тебе не стыдно, Денисовна!» — «Ну уж прости старуху». Я осторожно выглянула из кухни. Володя сидел спиной и пил чай с блюдца. Я повернулась к Денисовне: «Говоришь, хороший парень?» — «Хороший, хороший, не сумлевайся».
Будто щелкнуло что во мне, взглянула я на него по-новому. Два дня еще погуляли. Он делает предложение. У меня руки, ноги отнялись да, видать, и голова в придачу — согласилась, нет бы узнать его побольше. Так нет, как с обрыва прыгнула. Потом пожалела: много я с ним промучилась. Разошлись через 23 года. И как он меня высмотрел? Чем сердце зацепил? Одному Богу известно».

  Изучим правую руку дочери нашей героини. По методу поворота на женской руке линия матери — ближайшая дублирующая линию жизни (или сам дубликат линии жизни). Линия отца — первая, идущая к линии жизни под углом. Линии матери и отца пересекаются почти под прямым углом. Пересечение, как мы установили, свидетельствует об изначальной заданное™ разрыва. А то, что линии пересекаются под прямым углом, трактуется как стремительное вступление в брак. (Рис. 3—4, линия матери — зеленый, линия отца — красный.)

Дополнительная информация

Яндекс.Метрика