Харуки Мураками. Страна Чудес без тормозов, и Конец Света Главы 1- 6
- Подробности
- Категория: Smile
- Просмотров: 3977
1
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ
Лифт. Тишина. Манера толстеть
Почему до сих пор светит солнце?
Почему не смолкают птицы?
Или они не знают,
Что конец света уже начался?
"Конец света"
* Песня "The End of the World" американской группы "The Carpenters".
Здесь и далее - примечания переводчика.
Кабина лифта мучительно медленно двигалась вверх. Точнее, мне казалось,
что вверх: убедиться в этом никакой возможности не было. На такой черепашьей
скорости всякое движение пропадает. Может быть, лифт опускался. Может,
вообще стоял. И только мне сейчас было удобнее думать, что он поднимается.
Жалкая гипотеза. Никаких доказательств. Возможно, я уже проехал этажей
двенадцать вверх и еще три вниз. А может, успел обернуться вокруг Земли.
Неизвестно.
Что говорить, с этим лифтом и сравниться не мог подъемник моей
многоэтажки, которому в прогрессивности уступал разве что колодезный ворот.
Просто не верилось, что два настолько разных агрегата созданы для выполнения
одной функции и одинаково называются. Слишком космическая пропасть между
мирами, где они появились на свет.
Прежде всего, этот лифт ошеломлял своими размерами. При желании здесь
можно даже устроить офис небольшой фирмы. Расставить столы, шкафы, стеллажи,
в углу оборудовать кухню - и все равно еще место останется. В этой громадине
без особых проблем уместились бы три взрослых верблюда и средних размеров
пальма.
Не меньше впечатляла и абсолютная чистота. Стерильная, как в
свежевыстроганном гробу. На сверкающей стали стен - ни пылинки, ни пятнышка.
На полу - дорогой зеленый ковер с ворсом по щиколотку.
Но особенно поражало отсутствие всякого звука. Не успел я войти, как
двери плавно и с пугающим беззвучием (и никак не иначе) закрылись у меня за
спиной, и кабину затопила вязкая тишина. Поехал лифт или остался на месте -
сам черт бы не разобрал. Глубокие реки неслышно текут.
Но и это еще не все. Меня окружали абсолютно голые стены. Ни панели
управления, ни огоньков с номерами этажей, ни аварийной кнопки . Я
почувствовал себя самым беспомощным существом на земле. Да что кнопка - не
было ни табло с номерами этажей, ни предупреждения о максимально допустимой
нагрузке, ни таблички фирмы-изготовителя. Не говоря уже о пожарном люке.
Самый натуральный гроб. Готов поспорить, проверки на безопасность этот лифт
не проходил. И никогда не прошел бы. В конце концов, должны же и у лифтов
быть какие-то общие критерии...
Стоя столбом между четырьмя гладкими стальными стенками (абсолютно не
за что ухватиться), я вспомнил кино о трюках Гарри Гудини, которое смотрел
еще в детстве. Его связали по рукам и ногам, обмотали цепями и засунули в
сундук, сундук обмотали другими цепями - и бросили в Ниагарский водопад. А
может, и в пучину Ледовитого океана... Я вздохнул поглубже и хладнокровно
попытался сравнить свое положение с ситуацией Гудини. Мое преимущество - в
том, что руки-ноги у меня свободны. Козырь Гудини - он знал, как
действовать.
Шутка ли - я даже не знаю, движется лифт или нет! Я негромко покашлял.
Прозвучало странно. Меньше всего похоже на человеческий кашель. Точно комок
глины шмякнулся о бетонную стену. Просто не верится, что мое тело способно
издавать такие звуки. На всякий случай я кашлянул еще раз, но результат
оказался тем же. И я решил больше не кашлять.
Очень долго я простоял, не двигаясь. Но сколько ни стоял, двери лифта
не открывались, хоть тресни. Мы с лифтом застыли в пространстве столь
безжизненно, что послужили бы идеальными моделями для натюрморта "Мужчина и
лифт".
Я всерьез забеспокоился.
Может, он сломался? Или его диспетчер - представим, что существует
такая должность - забыл, что внутри есть я? Иногда ведь со мной бывает :
кто-нибудь напрочь забывает о моем существовании. Так или иначе, результат
налицо: я наглухо заперт в огромном сейфе из нержавеющей стали. Я вслушался
в тишину, но не уловил ни звука. Прижал ухо к стенке - никакого эффекта,
лишь на зеркальной панели остался белый отпечаток. Очень похоже, что этот
железный ящик сконструировали так, чтобы он поглощал любые звуки. Для
проверки я попытался насвистеть припев "Дэнни Бой", но у меня получился
скорее хрип собаки с затяжной пневмонией.
* "Danny Boy" - лирическая песня американского поэта Фредерика Уэзерли
(1848 - 1929) о герое, погибшем в войне за свободу Ирландии, написана в 1913
г.
Делать нечего - я прислонился к стенке и стал убивать время,
пересчитывая мелочь в карманах. Хотя для человека моей профессии это не
столько убивание времени, сколько шлифовка практических навыков. Примерно
как для боксера - регулярное поколачивание груши. Строго говоря, это вовсе
не убивание времени. Ведь только повторяя одно действие много раз, мы можем
восстановить свое внутреннее равновесие.
Как бы то ни было, я всегда стараюсь носить в карманах побольше мелочи.
В правый карман кладу монетки в сто и пятьсот иен, в левый - по пятьдесят и
по десять. Одноиеновые и пятииеновые прячу в задний карман и в расчет не
беру. Просто засовываю руки в карманы и считаю: правой рукой - монетки в сто
и пятьсот иен, левой - по пятьдесят и по десять.
Тому, кто не занимался подобным подсчетом, наверное, трудно представить
это занятие, для новичка нелегкое. Правое полушарие мозга считает свое,
левое - свое, а результаты складываешь, как две половинки арбуза. Пока не
привыкнешь, выходит не очень удачно.
Хотя, если быть точным, я не знаю, работает ли мозг отдельно левым и
правым полушариями. Возможно, нейрохирург употребил бы здесь более
вразумительные формулировки. Но я ничего не смыслю в нейрохирургии, и мне
действительно кажется, что для таких параллельных подсчетов я задействую
каждое полушарие в отдельности. Во всяком случае, от подобной процедуры я
устаю гораздо сильней, чем обычно. А все потому, что я для удобства привык
считать, будто правое полушарие у меня занимается правым карманом, а левое -
левым.
То есть, я действительно воспринимаю вещи, события и людей вокруг так,
как мне удобнее. Это вовсе не значит, что для окружающих удобен мой
собственный характер (хотя, признаться, не без этого). Просто окружающий мир
слишком часто подтверждает странное правило: чем давать вещам объективную
оценку, лучше воспринимать их как тебе удобно - и приблизишься к истинному
пониманию этих вещей.
Вот, скажем, был бы я убежден, что Земля - не шар, а нечто вроде
гигантского кофейного столика. Разве в повседневной жизни я бы испытывал
из-за этого какие-то неудобства? Конечно, такой пример - крайность; нельзя
так просто подстроить под себя все что хочешь. Но факт остается фактом:
удобное заблуждение в том, что Земля - кофейный столик, кладет на лопатки
объективную истину того, что Земля круглая, вместе со всеми ее неудобствами:
гравитацией, часовыми поясами, экватором и прочими бесполезными в
практической жизни вещами. Ну в самом деле - сколько раз на своем веку
обычный человек жизненно зависит от того, что он знает слово "экватор"?
Вот поэтому я и стараюсь, по мере сил, глядеть на мир с точки зрения
простого удобства. Моя философия - в том, что на белом свете существует
огромное - а точнее, бесконечное - число возможностей. И выбор этих
возможностей в значительной степени предоставлен людям, населяющим этот мир.
Иначе говоря, мир - это кофейный столик, изготовленный из хорошенько
сконденсированных возможностей.
Так вот, пересчитывать мелочь в обоих карманах сразу - занятие весьма
непростое. Я сам потратил кучу времени, пока не наловчился. Зато когда
набьешь руку, этот навык уже так просто не исчезает. Очень похоже на умение
плавать или ездить на велосипеде. Хотя, конечно, и там без тренировки
нельзя. Иначе вообще невозможно развивать какие-то способности и
совершенствовать их. Вот почему я всегда стараюсь носить в карманах побольше
мелочи и пересчитываю ее, как только выдается свободная минутка.
Итак, сейчас у меня в карманах - три монеты в пятьсот иен, восемнадцать
монет в сто иен, семь монеток по пятьдесят и шестнадцать по десять. Итого -
три тысячи восемьсот десять иен. При подсчете не запнулся ни разу. Такие
смешные суммы пересчитывать проще, чем пальцы на руках. Довольный итогом, я
прислонился к стенке и уставился на двери лифта. Как и прежде - закрытые.
Почему они так долго не открываются, я не знал. Но, поразмыслив, пришел
к выводу, что версия о неисправности лифта, как и версия о забывшем про меня
диспетчере отпадают. Слишком уж все это нереально. Конечно, я не хочу
сказать, что в реальности лифты никогда не ломаются, а диспетчеры всегда
предельно внимательны. Напротив, я прекрасно знаю: так бывает сплошь и
рядом. Я всего лишь хочу сказать, что в нестандартной реальности (а ничем
иным этот идиотский саркофаг не назовешь) как раз то, что не имеет ни
малейших особенностей, для удобства иногда стоит воспринимать как некий
уникальный парадокс. В самом деле: обычные люди, которые не содержат лифты в
исправности, сажают в кабины пассажиров и забывают о них, - разве стали бы
такие люди сооружать настолько странный лифт?
Разумеется, нет.
Так не бывает.
Слишком уж напряженно, придирчиво и обстоятельно они вели себя со мной
до сих пор. Будто измеряя линейкой длину каждого моего шага, изучали до
мельчайших деталей все, что связано с моим появлением. Не успел я войти в
здание, как охранники остановили меня, спросили о цели визита, отыскали мое
имя в списке посетителей, заглянули в мои водительские права, перепроверили
мою личность в базе данных Центрального Компьютера, с ног до головы ощупали
меня металлоискателями - и лишь потом запихнули в этот проклятый лифт. Так
жестоко не проверяют даже на экскурсии в монетный двор. Тем труднее
представить, что теперь вся их подозрительность вдруг улетучилась.
Вероятнее всего, они делают это сознательно. Чтобы я не чувствовал
движения лифта. Специально пускают его с такой черепашьей скоростью, чтоб я
даже не знал, куда еду - вверх или вниз. Небось, еще и телекамера где-нибудь
встроена. В будке охранников на проходной мерцали экраны - с десяток
мониторов, не меньше; ничего удивительного, если один показывает, что
происходит в лифте.
От нечего делать я решил было поискать глазок телекамеры, но вовремя
спохватился. Ну, допустим, отыщу я его - и что дальше? Только выдам себя
наблюдателям: вот, догадался, что вы за мною подсматриваете. А они в ответ,
чего доброго, пустят лифт еще медленнее. Нет уж, увольте. Я и так не успеваю
ко времени, которое сам назначил.
И я решил просто ждать, не делая ничего особенного. В конце концов, я
пришел сюда, чтобы выполнить заказ и уйти. Мне нечего бояться и незачем
напрягаться.
Я прислонился к стене, сунул руки в карманы и еще раз пересчитал
мелочь. Три тысячи семьсот пятьдесят иен. Сосчиталось без сучка без
задоринки. Раз - и готово...
Три тысячи семьсот пятьдесят?!
Подсчет неверен.
Я где-то ошибся.
У меня вспотели ладони. За последние три года, пересчитывая мелочь в
карманах, я не ошибся ни разу. Это не просто ошибка. Как ни верти, дурное
предзнаменование. И пока оно не разродилось явным несчастьем, я должен
отвоевать утраченные позиции.
Я закрыл глаза и тщательно, словно промывая линзы очков, опустошил
сначала правое, а потом левое полушария мозга. Затем вынул руки из карманов
и помахал ими в воздухе, чтобы просохли ладони. В общем, подготовился
кропотливо и тщательно - как Генри Фонда в "Уорлоке" перед тем, как начать
перестрелку. Не знаю, при чем здесь этот фильм, но "Уорлок" я просто обожаю.
* Классический вестерн (1959) американского режиссера Эдварда Дмитрика
с популярным голливудским актером Генри Фондой (1895 - 1982) в главной роли.
Убедившись, что руки высохли полностью, я снова сунул их в карманы и
начал считать в третий раз. Если сумма третьего подсчета совпадет с суммой
первого или второго - тогда ничего страшного. Каждый может ошибиться.
Во-первых, я нервничал, оказавшись в необычной ситуации, а во-вторых -
придется признать - слишком уверовал в собственную непогрешимость. это и
привело к банальной ошибке. В общем, нужно установить точную сумму - и я
спасен.
Однако спастись таким образом я не успел, потому что двери лифта
открылись. Без предварительного сигнала и без малейшего шороха створки
дверей плавно разъехались в стороны.
Задумавшись над тем, что творится у меня в карманах, я даже не сразу
понял, что двери открыты. Точнее сказать, я увидел: двери открыты, - но
какое-то время не соображал, что это означает. А это означало: А) что передо
мною вдруг опустело пространство, и В) что лифт, в котором я нахожусь,
наконец-то прибыл по назначению.
Я бросил перебирать монетки в карманах и обвел глазами распахнувшийся
коридор. В коридоре стояла девушка. Пухленькая девушка в розовом костюме и
розовых туфлях. Костюм из добротной блестящей ткани весьма органично
сочетался с ее гладким лицом. Она окинула меня долгим, оценивающим взглядом
и склонила голову набок. Будто хотела сказать: "Ну что, так и будете там
стоять?" Я понял, что досчитать мелочь мне, видно, уже не светит, вынул руки
из карманов и шагнул в коридор. Двери тут же сомкнулись у меня за спиной.
Словно только и ждали, когда я выйду.
я огляделся, но не заметил вокруг ничего, что могло бы объяснить, куда
я попал. Одно понятно: я нахожусь в коридоре огромного здания. Умозаключение
на уровне первоклассника.
Странный, на удивление безликий интерьер. Как и в лифте: все из
добротного материала, но взгляду абсолютно не за что зацепиться. До блеска
отполированный мраморный пол, белые стены с кремово-желтыми пятнами -
точь-в-точь как оладьи на завтрак. По обеим сторонам - массивные деревянные
двери, на каждой металлическая табличка с номером. При этом номера
чередуются в каком-то бредовом беспорядке. За номером "936" следует "1213",
потом "26". Как ни крути, такой нумерации не встретишь нигде. Что-то здесь
явно не так.
Молодая женщина почти не раскрывала рта. Очевидно, она все же сказала
мне что-то вроде "сюда, пожалуйста", - по крайней мере, ее губы двигались
именно так, - но голоса я не услышал. В свое время я два месяца ходил на
курсы чтения по губам, и поэтому смог худо-бедно понять, что она имеет в
виду. Но тут же подумал, что с моими ушами творится какая-то ерунда. Мертвая
тишина в лифте, беззвучные кашель и свист... Черт возьми, неужели у меня
слух испортился?
Для проверки я еще раз кашлянул. Кашель снова прозвучал как-то странно
- но все ж не так безнадежно, как в лифте. Я с облегчением вздохнул: доверие
к собственным ушам частично восстановилось. Все в порядке, я не оглох. Это у
нее проблема со связками.
Я шел за девушкой. Ее острые каблучки бодро цокали по мрамору, как
молотки забойщиков в карьере пополудни, и звонкое эхо разносило их стук
вдоль пустынного коридора. Ее плотные икры, затянутые в чулки, отражались в
зеркальном полу.
Просто пухленькой назвать ее нельзя. Молодая, симпатичная - и все-таки
слишком полная. Всегда немного странно, если девушка молодая и симпатичная -
и вдруг такая толстая. Шагая за ней, я разглядывал ее фигуру с тыла. Она
была так пышно окутана своей плотью, будто на обычного человека среди ночи
вдруг выпал снег и намел приличные сугробы.
Я всегда теряюсь в обществе молодых симпатичных толстушек. Почему - сам
не знаю. Может, сразу начинаю думать, как и что она ест. При виде толстой
женщины я сразу представляю, как она с хрустом дожевывает листики
кресс-салата в остатках гарнира и подбирает кусочком хлеба остатки
сметанного соуса на тарелке - так, словно ее сто лет не кормили. Эта картина
- образ ее жующей - разъедает мозг, точно кислота золотую монету, и все
прочие органы моего тела уже не реагируют на эту женщину как положено.
Если это просто толстая женщина - никаких проблем. На просто толстушек
я реагирую, как на тучки в небе. От того, что они появляются на горизонте, в
моей жизни ничего не меняется. Однако с молодой симпатичной толстушкой все
обстоит совершенно иначе. Здесь я уже вынужден кое в чем определиться. Иначе
говоря, появляется вероятность того, что я с ней пересплю, и вот тут в
голове начинается путаница. А спать с женщиной, когда у тебя путаница в
голове, - проблема весьма непростая.
То есть я вовсе не хочу сказать, что не люблю толстушек. Путаница в
голове и антипатия - не одно и то же. Мне доводилось спать с молодыми
симпатичными толстушками, и опыт был, в общем, удачным. Направишь путаницу в
голове куда следует - и все получается даже лучше обычного. Хотя бывает и
так, что образ толстушки, который засел в голове, уводит совсем не туда.
Все-таки секс - дело тонкое и деликатное. Это не в магазин сгонять за
каким-нибудь термосом. У каждой толстушки своя манера толстеть, и с кем-то я
могу направить свои мысли в нужное русло, а с кем-то - так и остаюсь в
одиночестве, вконец запутавшись между внешним видом и внутренним чувством. В
этом смысле, секс с полной женщиной я воспринимаю как вызов. Все люди
толстеют, как и умирают, по-разному. Безумное число вариантов.
Размышляя обо всем этом, я шагал по коридору за молодой симпатичной
толстушкой. На ней был розовый, очень стильного оттенка костюм, из-под
воротничка выглядывал белый платок. Длинные сережки, свисая с пухлых ушей,
болтались при каждом шаге и поблескивали, как автомобильные стоп-сигналы. Я
оглядел ее с головы до ног. Несмотря на полноту, двигалась девушка очень
легко. Конечно же, под костюмом эти пышные формы очень выигрышно обтягивало
тугое белье, - и я просто не мог не залюбоваться, как элегантно ее плотная
попка раскачивается при ходьбе. И я почувствовал к этой девушке симпатию. Ее
манера толстеть не создавала никакой путаницы в моей голове.
Не хочу, чтобы это звучало оправданием, но я редко испытываю симпатию к
окружающим женщинам . Наверное, просто не влюбчив. Но уж если возникает к
кому-то симпатия, мне сразу хочется разобраться, настоящее ли это чувство. И
если настоящее - какое оно на практике.
Поэтому я прибавил шагу, поравнялся с ней и извинился за то, что
опоздал на целые восемь или девять минут.
- Никак не ожидал, что у вас на входе проверяют так долго, - сказал я.
- Да и лифт здесь ужасно медленный. Поверьте, у ворот этого здания я был за
десять минут до назначенного.
Девушка коротко кивнула, словно говоря: "Понимаю". От ее шеи пахло
духами: будто летним утром идешь мимо поля душистых дынь. Этот запах вызвал
странное чувство: словно чья-то память связала меня с каким-то неведомым
местом. Раздвоенность и какая-то ностальгия . Иногда у меня бывает такое.
Чаще всего от запахов. Почему - объяснить не могу.
- Какой длинный коридор, - сказал я, чтобы как-то разрядить обстановку.
Не сбавляя шага, она посмотрела на меня. На вид, лет двадцать - двадцать
один. Резкие, выразительные черты, широкие скулы, красивая кожа.
Продолжая глядеть на меня, она раскрыла рот и сказала:
- Пруст.
Впрочем, возможно, она произнесла не "пруст", а что-то другое, но губы
ее сложились так, словно говорили "пруст". Я по-прежнему ничего не услышал.
Ни голоса, ни дыхания. Как если бы нас разделяло невидимое толстое стекло.
Пруст?
- Марсель Пруст? - переспросил я.
Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего. И повторила: "Пруст".
Отчаявшись что-либо понять, я снова пропустил ее вперед и, шагая следом,
принялся лихорадочно подыскивать слова, похожие на "пруст". Слово за словом
я бормотал всякую околесицу, вроде "брус", "турус" или "пара уст" - но
ничего совпавшего бы с движением ее губ не находил. Похоже, она сказала
именно "пруст". Но что может быть общего между длинным коридором и Марселем
Прустом - я не понимал, хоть убей.
А может, она упомянула Марселя Пруста как метафору, сетуя на длину
коридора? Но если так - сравнение слишком уж смелое. Да и реакция на мои
слова получалась не очень приветливой. Я еще могу понять, когда романы
Пруста сравнивают с длинными коридорами. Но наоборот? Извините.
Коридор, длиннющий, как Марсель Пруст?
Как бы то ни было, я шагал за ней по длинному коридору. Просто
бесконечному. Мы сворачивали то вправо, то влево, поднимались и спускались
по лестницам - небольшим, ступенек в пять-шесть, - а он все не кончался. Мы
проделали путь длиною в несколько уложенных набок небоскребов. Возможно, мы
вообще никуда не двигались, а кружили по замкнутой прямой, как на
гравюрах-обманках Эшера. Мы шли и шли, но вокруг ничего не менялось. Тот же
мраморный пол, те же стены яичных оттенков, те же деревянные двери с
железными ручками и сумасшедшими номерами. И ни одного окна. Каблучки ее
туфель все так же мерно цокали по полу, а вслед за ними плямкали мои
кроссовки. Я даже забеспокоился, не плавятся ли у меня подошвы, - настолько
хлипким и размякшим казался звук моих шагов. Мне еще ни разу в жизни не
доводилось разгуливать в кроссовках по мрамору, а потому я никак не мог
определить, нормальный это звук или нет. Поразмыслив, я решил, что, видимо,
нормальный лишь наполовину. Именно в таком соотношении было задумано и
организовано все вокруг.
* Морис Корнелис Эшер (1898 - 1971) - голландский художник-сюрреалист,
создатель галереи "парадоксальных реальностей".
Когда толстушка вдруг остановилась, я был так занят мыслями о звучании
своих кроссовок, что налетел на нее и чуть не сбил с ног. Ее спина оказалась
мягкой и уютной, будто созревшее дождевое облако, а шея благоухала спелыми
дынями. От толчка она потеряла равновесие, и мне пришлось поддержать ее за
плечи, чтобы не упала.
- Простите, - сказал я. - Я задумался...
Очаровательная толстушка взглянула на меня, чуть зардевшись. Я не был
уверен на все сто, но она вроде бы не сердилась.
- Tatoselu, - произнесла она с мягкой улыбкой. И, пожав плечами,
добавила: - Sela...
Разумеется, она сказала совсем не это - но, как и в прошлый раз, мне
послышалось, будто именно такие звуки сорвались с ее губ.
- Татосэлу? - переспросил я, больше для самого себя. - Сэла?
- Sela, - подтвердила она.
Турецкий язык? Но я сроду не слышал ни слова по-турецки. Значит, даже
не турецкий, а какой-то еще. Вконец запутавшись, я отказался от попыток
пообщаться. Что поделаешь. Явная нехватка опыта. Чтение по губам - слишком
мудреное искусство, чтобы за каких-то два месяца овладеть им как следует.
Она сунула руку в карман жакетика, выудила оттуда овальную карточку с
электронным кодом и прижала к замку двери с номером 728. В замке еле слышно
щелкнуло, дверь приоткрылась. Отличная техника, что говорить...
Она встала у порога и, придерживая дверь, кивнула мне:
- Zumsto, sela.
Что я, разумеется, сразу и сделал.
2
КОНЕЦ СВЕТА
Золотые звери
С наступлением осени их тела покрываются длинной золотой шерстью.
По-настоящему золотой, без какой-либо примеси. Эта шерсть рождается сразу
золотой и уже не меняет окраски - самого чистого из всех оттенков золота в
Поднебесье.
Когда я только появляюсь в Городе, в самом начале весны, звери бродят с
короткой шерстью самой разной масти. Черные, бурые, белые,
рыжевато-коричневые. Одни сплошного тона, другие с подпалинами. Бесшумно и
бесцельно их пестрое стадо, словно ветром гонимое над землей, перекатывается
по огромной долине с едва народившейся зеленью . Необычайно задумчивые и
кроткие существа. С дыханием робким, как предрассветный туман. Без единого
звука они щиплют траву, а когда надоедает, ложатся на землю, подогнув ноги,
и ненадолго погружаются в сон.
Заканчивается весна, проходит лето, и когда солнце скудеет, а первый
осенний ветер гонит по реке беспокойную рябь, звери начинают менять свой
облик. Золотые волоски появляются сперва отдельными пятнышками, как среди
спящего сада - вдруг ожившие не ко времени деревья; еще пару дней они
пробиваются сквозь старую шерсть - и наконец укутывают каждого зверя в
чистое золото. Превращение занимает не больше недели. Все стадо линяет
одновременно: через несколько дней каждый переливается искрами с головы до
копыт. И однажды утром, когда солнце обращает в золото все, что можно, осень
вступает в свои права.
И только длинный рог, одиноко торчащий из каждого лба, остается белым
как снег. Своим хрупким изгибом он напоминает скорее осколок кости, что
вспорол кожу, вылез наружу и так застыл навсегда. Если не считать белого
рога и голубых глаз, звери теперь золотые с головы до копыт. Привыкая к
новой шкуре, они мотают головами вверх-вниз, словно пытаются кончиком рога
пронзить небосвод. А потом бредут всем стадом к реке, погружают ноги в
студеную воду и, вытянув шеи, лакомятся красными ягодами с осенних деревьев.
Когда на Город опускаются синие сумерки, я отправляюсь к Западной
стене, поднимаюсь на Обзорную Башню и наблюдаю, как Страж Ворот, созывая
зверей, трубит в свой охотничий рог. Один длинный сигнал, три коротких. Так
положено. Всякий раз, услыхав его, я закрываю глаза - и в меня вливается
низкий бархатный гул. Не похожий ни на один звук на свете. Точно бледная
рыба-призрак в океанской пучине, этот гул проплывает по засыпающему Городу,
отдаваясь в булыжниках мостовой, раскатываясь по стенам домов, пробегая по
каменному парапету набережной вдоль Реки. И уже потом, будто выпутавшись из
тенет растворенного в воздухе Времени, растекается медленно и спокойно до
самых окраин.
При звуке рога каждый зверь, повинуясь вековому инстинкту, тотчас
задирает голову. Более тысячи голов вмиг оборачиваются туда, откуда пришел
этот зов. Одни бросают жевать ракитник, другие, лежа на мостовой, начинают
постукивать копытом о камни; третьи пробуждаются от предзакатной дремоты; но
все дружно вытягивают шеи к небу.
Все вокруг замирает. Только золотая шерсть чуть колышется на ветру. Не
знаю, о чем они думают в эти секунды, что пытаются разглядеть в небесах.
Выгнув шеи - в одну сторону, под одним углом, - все звери застывают
изваяниями и внемлют голосу рога. И лишь когда последний отзвук растворяется
в бледных сумерках, трогаются с места.
Будто сбросив колдовское заклятье, Город наполняется рокотом тысяч
копыт. Как всегда, этот рокот напоминает мне пену, что поднимается со дна
моря, вскипая бесчисленными пузырьками. Живая, бурлящая пена затекает во все
переулки, переползает каменные ограды домов, затапливая даже Часовую Башню
до самого шпиля...
Но это, конечно, лишь мое воображение. Открываю глаза - никакой пены.
Только рокот копыт над кварталами Города, который не меняется никогда.
Поворот за поворотом, как вода по руслу реки, огромное стадо течет по
булыжнику извилистых улиц. Никто не обгоняет, никто не выбивается в вожаки.
Глядя в землю, чуть покачиваясь на бегу, движутся они в полном молчании по
заданному маршруту. Связанные друг с другом одной на всех памятью, которая
спит в их глазах, но бодрствует в каждом движении .
Звери появляются с севера, переходят Старый Мост и на южном берегу Реки
встречают своих собратьев, вошедших в Город с востока. Двигаясь дальше вдоль
Канала, они минуют Фабричный Квартал, сворачивают на запад, спускаются в
тоннель под Литейным Цехом и выныривают на поверхность у подножия Западного
Холма. Дальше, чуть в стороне от холма их дожидаются старые звери и молодняк
- те, кто не может уходить далеко от Ворот. Затем все стадо поворачивает на
север, переходит Западный Мост - и по длинной аллее наконец прибывает к
Воротам.
Когда голова стада достигает цели, Страж отпирает Ворота. Их створки,
укрепленные поперечными железными брусьями, даже на вид невероятно тяжелы.
Массивные, пятиметровой высоты, они увенчаны частоколом острых шипов,
способных остановить любого лазутчика . Легко, почти без усилия Страж тянет
ручищами праву створку на себя - и выпускает зверей. Всегда только одну:
левая половина Ворот остается наглухо запертой. Как только последний зверь
стада оказывается снаружи, Страж закрывает Ворота и задвигает тяжелый засов.
Насколько я знаю, Западные Ворота - единственное место, через которое
можно попасть в Город или покинуть его. Глухая восьмиметровая Стена окружает
его со всех сторон, и только птицы могут прилетать и улетать когда им
вздумается.
Наутро Страж опять открывает Ворота, трубит в свой рог, впускает зверей
обратно. И снова запирает створки на засов.
- На самом деле в засове никакой нужды нет, - объясняет мне Страж. -
Все равно никому открыть Ворота не под силу. Даже если возьмется сразу
несколько человек. Но правила есть правила, и я их выполняю.
Он надвигает шерстяную шапку до самых бровей и замолкает. Из всех
людей, каких я встречал, Страж Ворот - самый огромный. Не человек, а гора
мускулов, на которых вот-вот расползутся по швам и рубашка, и куртка. Время
от времени он вдруг закрывает глаза и погружается в исполинское молчание. То
ли сказывается его ипохондрия, то ли на время отказывает какая-то функция
организма, я разобрать не могу. Но всякий раз, когда он замолкает, мне
приходится терпеливо ждать, когда сознание опять вернется к нему. Очнувшись,
он медленно открывает глаза, долго смотрит на меня отрешенным взглядом и,
поглаживая пальцами колени, пытается сообразить, кто я и как здесь очутился.
- Зачем это нужно - вечером выпускать зверей из Города, а утром
загонять обратно? - спрашиваю я, когда он приходит в себя.
Еще с минуту он безучастно глядит на меня.
- Так положено, - отвечает он наконец. - Я просто делаю, что мне
положено. Так же, как солнце садится на западе, а встает на востоке.
x x x
Почти все время, свободное от службы у Ворот, Страж точит инструменты.
Стены в его Сторожке до самого потолка увешаны топорами, ножами, косами, и
когда больше нечем заняться, он любовно проходится по их лезвиям точильным
камнем. Свежезаточенные лезвия всегда источают бледное ледяное сияние -
будто не солнечные лучи отражаются, но сам металл тускло светится изнутри.
Я разглядываю ряды инструментов на стенах, и Страж неотрывно следит за
мной, пряча довольную усмешку в уголках рта.
- Поберегись. Не туда руку сунешь - вмиг без пальца останешься. -
Заскорузлым, как корешок дерева, пальцем он обводит свой арсенал. - Это тебе
не игрушки, которые любой дурак изготовит. Все эти лезвия я сам ковал, все
до единого. Я ведь раньше был кузнецом. И все это - моих рук дело. Металл
ухоженный, баланс что надо. Подобрать рукоятку к лезвию - это, скажу тебе,
отдельное искусство. Вот, возьми что-нибудь, подержи. Только за лезвие не
хватайся.
Из разложенных на столе инструментов я выбираю самый маленький топорик,
сжимаю покрепче и несколько раз легонько взмахиваю им в воздухе. И
действительно: инструмент с легким свистом рассекает пространство, отзываясь
на усилие плеча - а может, лишь на мысль о таком усилии - мгновенно и чутко,
словно вышколенная борзая. Что говорить, у Стража есть все основания
гордиться собой.
- А к этому топорику я даже рукоятку сам выстрогал. Из десятилетнего
ясеня. Не знаю, как другие, а я люблю рукоятки из десятилетнего ясеня.
Моложе нельзя, старше не годится. Десять лет - идеальный возраст. Дерево
крепкое, чуть сырое, удар держит отлично. Здесь в Восточном Лесу хороший
ясень растет...
- А для чего вам столько инструментов?
- Много для чего, - отвечает Страж. - Зимой для каждого дело найдется.
Да вот, придет зима - сам увидишь. Зимы здесь долгие...
x x x
За Воротами для зверей отведено особое место. Небольшое пастбище за
оградой, где они спят по ночам. Через Пастбище протекает ручей, из которого
звери могут напиться, когда захотят. А дальше, за Пастбищем, раскинулся
Яблоневый лес. Бескрайнее море яблонь тянется докуда хватает глаз и
растворяется в дымке у горизонта.
Над Западной Стеной высятся три Обзорные Башни со смотровыми
площадками, на которые можно взобраться по самой обычной стремянке.
Простенькие крыши укрывают площадки от дождя, и через железные прутья на
окнах удобно наблюдать за зверями в любую погоду.
- Никто, кроме тебя, не ходит на них смотреть, - говорит мне Страж. -
Впрочем, ты здесь недавно, что с тебя взять. Поживешь, оботрешься - и
потеряешь к зверюгам всякий интерес. Как все потеряли. Ну, разве что в
первую половину весны...
С приходом весны, рассказывает Страж, случается единственная в году
неделя, когда люди поднимаются на Обзорные Башни смотреть, как звери
дерутся. Лишь на эти семь-восемь дней - когда самцы линяют, а у самок
вот-вот родится потомство - в кротких существах вскипает дремучий инстинкт,
и самцы принимаются с невообразимой жестокостью калечить друг друга. И тогда
земля омывается кровью, из которой рождаются новый порядок и новая жизнь.
x x x
Без единого звука они лежат, подогнув ноги, в пожухлой осенней траве, а
их длинная золотая шерсть пылает в лучах заката. Вытянув шеи и застыв, точно
вросшие в землю скульптуры, смотрят, как последние лучи растворяются в
яблоневой листве. И лишь когда солнце совсем заходит, и синяя мгла накрывает
зверей с головой, каждый из них расслабляет шею, опускает к земле
белоснежный рог и закрывает глаза.
Так заканчивается еще один день в жизни Города.
3
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ
Дождевик. Жаббервоги. Стирка
Я очутился в огромном пустом помещении. Белые стены, белый потолок,
ковер цвета кофе с молоком. Изящные цвета в изысканном сочетании. Что ни
говори, а даже у белого цвета существуют свои оттенки - от благородного до
грязно-невнятного. Матовые стекла не позволяли разглядеть пейзаж за окном,
но тусклый свет, проникавший в комнату, убедил меня хотя бы в том, что
солнце еще не погасло. Стало быть, я нахожусь над землей, и проклятый лифт
все-таки ехал вверх, а не вниз. Я немного успокоился: чутье меня еще не
подводит.
Девушка жестом предложила мне сесть. Я опустился на кожаный диван и
положил ногу на ногу. Не успел я устроиться, как она тут же прошла через
комнату и скрылась за другой дверью - напротив той, через которую мы вошли.
Почти никакой мебели я в комнате не увидел. Перед диваном стоял
небольшой столик, на столике - керамический набор: зажигалка, пепельница,
сигаретница. Любопытства ради я заглянул в сигаретницу, но ни одной сигареты
не обнаружил. На стенах - ни картин, ни плакатов, ни календаря. Абсолютно
ничего лишнего.
Чуть в стороне от окна громоздился письменный стол. Желая разглядеть
его получше, я поднялся с дивана и подошел к окну. Массивная, из цельной
доски столешница на двух тумбах с выдвижными ящиками. На столе - лампа под
абажуром, три дешевые шариковые ручки, "вечный календарь" да горсть небрежно
рассыпанных канцелярских скрепок. Календарь раскрыт на сегодняшней дате.
В дальнем углу комнаты ютились три металлических шкафчика для одежды -
из тех, какими заставлены раздевалки в любой конторе. Нечего и говорить:
железные шкафчики в этой комнате просто резали глаз. Слишком грубо и
примитивно для солидного кабинета. Будь это мой кабинет, я бы поставил
что-нибудь поизящней, из дерева. Но раз это не мой кабинет, и я здесь лишь
затем, чтобы выполнить заказ и уйти, то серые у них шкафчики или
бледно-персиковые музыкальные автоматы, меня уже не касается.
В левой стене я разглядел глубокую нишу - нечто вроде чулана за
раздвижной гофрированной дверью. Вот, собственно, и весь интерьер. Ни часов
на стене, ни телефона, ни точилки для карандашей, ни графина с водой. Ни
стеллажей, ни папок с документами. Как и для чего используется эта комната -
бог его разберет. Я вернулся к дивану, сел, опять закинул ногу на ногу и
зевнул.
Минут через десять толстушка вернулась. Даже не взглянув в мою сторону,
открыла один железный шкафчик, достала нечто черное и блестящее, взяла в
охапку, пронесла через комнату и положила на стол. То был плотно свернутый
комплект из прорезиненного плаща-дождевика и пары сапог. Плюс огромные
очки-консервы - наподобие тех, какие носили военные летчики в Первую
мировую. Что все это значит, я совершенно не понимал.
Девушка повернулась ко мне и что-то сказала - слишком быстро, я не
успел проследить за ее губами.
- Вы не могли бы говорить чуть помедленней? - попросил я. - В чтении по
губам я пока не слишком силен...
Она повторила, на этот раз - медленно, широко открывая рот. Удалось
разобрать: "Наденьте это сверху". Я предпочел бы обойтись без плаща, но
препираться не хотелось, и я молча повиновался. Скинул кроссовки, влез в
сапоги и надел дождевик поверх футболки. Сапоги оказались на пару размеров
больше, а тяжеленный плащ сковывал движения, но я решил не жаловаться.
Девушка подошла, застегнула на плаще все пуговицы от горла до пят и
нахлобучила мне на голову капюшон. Для этого пришлось встать на цыпочки, и,
слегка покачнувшись, она задела лбом кончик моего носа.
- Замечательный запах! - сказал я. Имея в виду, конечно, ее духи.
- Спасибо, - ответила она и, дернув за шнурок, затянула на мне капюшон
до самых ноздрей. А оставшиеся пол-лица замуровала в "консервы". И я стал
похож на мумию для погони за расхитителями гробниц в особо дождливую погоду.
Отодвинув ширму в стене, девушка взяла меня за руку, завела в чулан,
зажгла свет и задернула ширму у себя за спиной. Чулан показался мне обычным
гардеробом для верхней одежды. Очень похоже - только без всякой одежды.
Пустые вешалки для пальто да таблетки от моли - и больше я ничего там не
увидел. Я напряг воображение. Может, это не гардероб, а комната с потайным
ходом, замаскированная под гардероб? Все-таки одевать меня в дождевик, чтобы
просто запихать в гардероб, слишком бессмысленно.
Девушка прошла в дальний угол, ухватилась за торчащую из стены большую
золоченую рукоятку и с лязгом подергала ее вправо-влево. Как я и ожидал, в
стене распахнулась дверца размером с крышку автомобильного багажника. Из
черной непроглядной дыры тянуло промозглой сыростью. Мягко говоря, не самое
приятное ощущение. Ровный гул, доносившийся снизу, походил на шум бурлящей
реки.
- Там, внизу, течет река, - сообщила девушка. Теперь ее странная речь
звучала немного естественнее. Так, словно говорит она нормально, просто гул
заглушает слова. Не оттого ли мне почудилось, будто понимать ее стало легче?
Просто чудеса какие-то. - Идите вверх по реке. Увидите большой водопад, -
продолжала она. - Двигайтесь без остановок прямо сквозь водопад. И попадете
в лабораторию моего деда. Дальше сами разберетесь.
- Там меня ждет ваш дедушка? - уточнил я.
- Да, - кивнула она и вручила мне карманный фонарик на шнурке.
Лезть в сырую холодную мглу совсем не хотелось, но возмущаться было
поздно. Собравшись с духом, я поднял ногу и ступил в распахнутую дыру.
Нагнувшись, просунул туда же голову, за головой протащил все тело.
Перебросил вторую ногу. В жестком, как листовое железо, плаще я рисковал
переломать себе кости, но в итоге умудрился-таки оказаться по другую сторону
стены. И оглянулся на толстушку в светящемся окошке гардероба. Именно
теперь, сквозь "консервы", из темноты, она выглядела особенно
привлекательно.
- Будьте осторожны. Вдоль реки, слышите? От берега не удаляйтесь, ни в
какие коридоры не сворачивайте. Только прямо! - сказала она, пытаясь
разглядеть меня в темноте.
- Прямо - и до водопада? - уточнил я.
- Прямо - и до водопада! - повторила она.
Одними губами я произнес: "Сэла?".
"Sela!" - рассмеялась она. И захлопнула дверцу.
x x x
Дверца захлопнулась - и я погрузился в жидкую темноту. Без малейшей
искорки света. Ничего не видать, хоть глаз выколи. Я не различал даже
собственных рук. Какое-то время я простоял, не двигаясь, словно меня огрели
чем-то тяжелым. Бессилие рыбы, завернутой в целлофан и запертой в
холодильнике. Когда внезапно, без подготовки погружаешься в абсолютную мглу,
тело на несколько мгновений становится ватным, теряя всякую силу. Я даже
слегка обиделся. Закрываешь дверь - закрывай, но хотя бы предупреди заранее.
Нащупав кнопку, я включил фонарик. Жизнерадостный желтый луч убежал,
растворяясь, во тьму. Первым делом я оглядел пространство у себя по ногами,
потом не спеша осмотрелся. Я стоял на тесной, метра три на три, бетонной
платформе, все края которой обрывались в пропасть. Ни перил, ни даже
низенького бордюра. Очень мило, уже всерьез разозлился я. Что, нельзя было
предупредить хотя бы об этом?
С одного края платформы по отвесной стене сбегала алюминиевая лесенка.
Я перебросил шнурок фонарика через плечо и начал осторожно спускаться по
скользким ступенькам. Чем ниже, тем громче и отчетливее шумела подо мною
вода. Ну и дела, думал я. Где это слыхано, чтобы из офиса в современном
небоскребе люди через гардероб проваливались под землю и ползали по отвесным
стенам над пропастью с бурлящей рекой? И не где-нибудь, а в самом сердце
Токио. Чем сильнее я напрягал мозги, тем меньше понимал, что происходит.
Сперва идиотский лифт без особых примет. Потом толстушка без голоса. А
теперь еще и лестница в бездну. Может, вернуться, отказаться от такой работы
да пойти спокойно домой? Слишком уж все рискованно - и чересчур
непривычно... Но я продолжал спускаться. Во-первых, у меня тоже есть
профессиональная гордость. А во-вторых, эта толстушка в розовом, похоже,
задела меня за живое. Почему-то именно перед ней отказываться от работы
хотелось меньше всего.
На двадцатой ступеньке я задержался, перевел дух, спустился еще на
восемнадцать ступенек - и ноги коснулись земли. Не отходя от лесенки,
посветил фонариком вокруг и внимательно огляделся. Я стоял на твердой скале,
а в каких-то двух метрах передо мною текла река. Вода ревела и хлюпала, как
огромное полотнище на ветру. Течение, похоже, было довольно быстрым, однако
ни глубины, ни цвета воды я не разобрал. Понял единственное: река бежит
слева направо.
Светя себе под ноги, я двинулся вверх по течению. То и дело мне
чудилось, будто вокруг что-то движется, - и я тут же высвечивал
подозрительное место фонариком. Никого, ничего. Только река да отвесные
скалы вдоль берега. Видно, просто нервы шалят в темноте, решил я.
Через пять-шесть минут ходьбы вдруг резко изменилось эхо: будто потолок
опустился, и шум воды отдавался в камень прямо над головой. Я посветил
вверх, но тьма была непроглядной: есть там потолок или нет, я так и не
разобрал. Чуть погодя, как и предупреждала толстушка, в боковых скалах
начали один за другим распахиваться коридоры, а точнее - расщелины, из
которых выбегали ручейки воды и, звонко журча, вливались в реку. На всякий
случай я заглянул в один проход и попытался осмотреть его изнутри, шаря по
стенам лучом фонарика. Но ничего не увидел. Только понял, что внутри он
расширяется до гигантской пещеры. Сворачивать в такие милые коридоры по
собственной воле мне бы никогда и в голову не пришло.
Сжимая фонарик, я двигался вверх по реке, как древняя рыба по ступеням
эволюции. Скала под ногами была уже мокрой и скользкой, ступать приходилось
вдвойне осторожней. Свались я сейчас в реку или просто поскользнись и разбей
фонарик - моя песенка спета.
Следя за тем, что творится у меня под ногами, я не сразу заметил
впереди тусклый пляшущий огонек. Когда же я поднял взгляд, он был уже метрах
в семи-восьми от меня. Мгновенно выключив фонарик, я скользнул рукой в
прорезь дождевика, дотянулся до заднего кармана, вытащил складной нож и
раскрыл его. Черная мгла и рокот воды укутали меня надежнее любой
маскировки.
Едва я погасил свет, огонек впереди застыл. Потом описал в темноте два
больших круга - так, словно мне подавали сигнал: "Все в порядке, опасности
нет". Но я не шевелился: пусть мне сначала покажут, с кем я имею дело. Тогда
огонек снова запрыгал. Он приближался, порхая во мгле, как гигантский
светлячок с высокоразвитым интеллектом. А я стоял наизготовку, сжимая в
одной руке нож, в другой - выключенный фонарик, и неотрывно смотрел на него.
Между нами оставалось метра три, когда огонек остановился. Затем
подскочил на полметра вверх и снова опустился. Светил он довольно слабо, и я
сначала не понял, что именно мне показывают. Но он все дергался, снова и
снова. Приглядевшись, я различил мужское лицо - в таких же
очках-"консервах", что на мне, и под таким же капюшоном. В руке мужчина
держал жестяную керосиновую лампу - такие продают в магазинах "Все для
кемпинга". Светя лампой себе в лицо, он надсадно что-то кричал, но река
бурлила слишком яростно, а лампа светила слишком тускло, и я мог ни
расслышать, ни прочесть по губам ничего вразумительного.
- Надо бы... жабер... водить, а тут... из-за них! Так что... вини,
но... - доносилось до меня бессвязными обрывками. Как бы то ни было,
опасности этот человек, похоже, не представлял. Я включил фонарик, осветил
свою голову сбоку и, потыкав пальцем в районе уха, показал, что все равно ни
черта не слышу.
Мужчина закивал, поставил на землю керосинку и принялся шарить по
карманам дождевика, извиваясь всем телом. И тут я почувствовал, что
оглушительный рев вокруг резко стих - так, будто вода в реке моментально
ушла. Мне показалось, что я падаю в обморок: мое сознание меркнет, и оттого
исчезает звук. Уж не знаю, с чего я так решил, но на всякий случай напряг
руки и ноги, чтобы не расшибиться о камни.
Прошло несколько секунд, а я все не падал и чувствовал себя совершенно
нормально. Лишь слабее различал шум реки, и только.
- Я пришел тебя встретить, - произнес незнакомец. На этот раз - очень
ясно и отчетливо.
Покачав головой, я зажал под мышкой фонарик, сложил нож и спрятал
обратно в карман. Похоже, денек сулит немало сюрпризов.
- Что случилось со звуком? - спросил я его.
- С чем?.. Ах, да. Ты, наверно, чуть не оглох... Извини. Но я уже
убавил звук, все в порядке... Да-да, конечно!.. - повторял он, беспрестанно
кивая собственным мыслям. Река теперь журчала не громче полевого ручья. - Ну
что, идем? - добавил он, повернулся ко мне спиной и привычным шагом двинулся
вверх по течению. Светя себе под ноги, я зашагал следом.
- Убавили звук? Так он был искусственный? - прокричал я туда, где, по
моим расчетам, должна была находиться его спина.
- Нет, - отозвался он. - Обычный природный звук.
- Но как вы убавляете природные звуки? - опешил я.
- Если говорить точно, я не убавляю, - сказал он. - Я просто их
отключаю.
Сбитый с толку, я решил отложить разговор. Все-таки я здесь не затем,
чтобы приставать с расспросами. Я пришел выполнить заказ. А что там мой
клиент вытворяет со звуками - убавляет, отключает или перемешивает, как
водку с лаймом, - не имеет к работе ни малейшего отношения. И я продолжал
идти в темноте, держа язык за зубами.
Так или иначе, с отключенным звуком двигаться стало куда спокойнее. Я
даже слышал, как на ходу поскрипывают мои сапоги. Над головой пару раз
заскрежетало, словно кто-то поскреб булыжником о булыжник.
- Кажется, сюда опять пробрались жаббервоги, - сказал мужчина. - Я
видел следы. Потому и вышел тебе навстречу - мало ли что. Обычно твари сюда
не суются. Но иногда случается... Прямо напасть!
- Жаббервоги? - переспросил я.
- Я думаю, ты бы не очень хотел повстречать на этой тропе жаббервога! -
сказал он и смачно захохотал.
- Да уж... Пожалуй, - поддакнул я. Жаббервоги, бандерлоги, что угодно.
Встречаться в кромешной тьме с тем, чьего вида не представляешь, хотелось
меньше всего на свете.
- Потому я и пришел тебя встретить, - повторил он. - Жаббервогам,
знаешь ли, палец в рот не клади.
- Вы очень любезны, - только и сказал я.
Через некоторое время впереди послышался шум - будто забыли закрыть
кухонный кран. Водопад. В тусклом свете фонарика я не смог разобрать, но,
похоже, - очень большой водопад. Если б не отключенный звук, грохотало бы,
наверное, будь здоров. Мы подошли к водной стене вплотную, и мне забрызгало
все очки.
- Это надо пройти насквозь? - уточнил я.
- Да. - И он без лишних объяснений растворился в стене воды. Делать
нечего. Спохватившись, я поспешил за ним.
Слава богу, там, где мы шли, поливало меньше всего. Но все равно меня
будто вколачивало в землю гигантским молотком. Очень мило, нечего сказать.
Тут хоть три плаща напяливай - не промокнув до нитки, в чертову лабораторию
не попадешь. Я понимаю, что так, видимо, нужно для какой-то особой
секретности. Но разве нельзя все устроить хоть немного гостеприимнее? Внутри
водопада я поскользнулся и больно ушиб колено. С отключенным звуком разница
между тем, что должно звучать, и тем, что я слышал на самом деле, сбивала с
толку. Что ни говори, а водопад должен шуметь, как положено нормальному
водопаду.
Прорвавшись сквозь стену воды, я увидел небольшую, в человеческий рост
пещеру, а в ее дальней стене - массивную железную дверь. Мой провожатый
достал из кармана плаща нечто похожее на переносной калькулятор, вставил в
щель замка, поколдовал над ним пару-тройку секунд - и дверь беззвучно
открылась внутрь.
- Вот мы и прибыли. Прошу! - Он пропустил меня, затем вошел сам и запер
дверь изнутри. - Ну что, натерпелся приключений?
- Ну, в общем... Скажи я вам - "сущие пустяки", вы же все равно не
поверите.
Не выпуская из рук керосинки и не снимая капюшона с "консервами",
незнакомец захохотал. Странным, утробным смехом. Уох-хо-хо...
Комната, в которой мы очутились, напоминала раздевалку бассейна:
просторная, ничего лишнего, шкафчики вдоль стены. В них - все те же
дождевики на вешалках, сапоги и очки-"консервы" точь-в-точь как у нас.
Комплектов пять или шесть, не меньше. Все развешано и расставлено в
идеальном порядке. Я стащил с себя резиновое снаряжение, повесил на
свободную вешалку плащ, поставил на полку сапоги. И повесил фонарик на
специальный гвоздик.
- Уж извини, что доставил тебе столько хлопот, - сказал мой спутник. -
Но, знаешь ли, безопасность превыше всего. Приходится принимать меры. Там, в
темноте, эти твари просто кишмя кишат. Расслабишься хоть на секунду - костей
от тебя не оставят.
- Жаббервоги?
- Н-да... - Он опять закивал. - В том числе и жаббервоги.
Незнакомец провел меня из раздевалки в кабинет, сбросил наконец
дождевик - и оказался невысоким, приятным на вид стариканом. Не то чтобы
полноватым - скорее, приземистым и крепко сложенным. С жизнерадостным,
румяным лицом. Старик достал из кармана пенсне, нацепил на нос и стал похож
на какого-нибудь крупного политика довоенных времен.
Он усадил меня на диван, а сам разместился за письменным столом. Его
кабинет был точь-в-точь как тот, куда привела меня розовая толстушка. Все
один к одному: цвет ковра, лампы на потолке, обои на стенах, диван. На
столике перед диваном - керамический курительный набор. На письменном столе
- календарь. И даже скрепки, похоже, рассыпаны с точно такой же
небрежностью... Словно я проделал круг и вернулся туда же, откуда вышел.
Может, так оно и есть. А может, и нет. Не могу же я, в самом деле, помнить,
как именно были рассыпаны эти проклятые скрепки.
Довольно долго старик изучал меня. Потом взял со стола одну скрепку,
распрямил ее и принялся ковырять заусенцы вокруг ногтей. Точнее, вокруг
одного ногтя на указательном пальце левой руки. А когда закончил, бросил
изуродованную скрепку в пепельницу. И я подумал, что если мне все-таки
грозит реинкарнация, меньше всего хотелось бы переродиться в канцелярскую
скрепку. Слишком бездарно: появиться на свет лишь затем, чтобы какой-то
старик потыкал тебя носом в свои заусенцы, а потом бросил в пепельницу и
забыл навсегда.
- Насколько мне известно, - заговорил он, - жаббервоги сговорились с
кракерами. Это, конечно, не значит, что стороны будут соблюдать какие-то
обязательства. Жаббервоги слишком осторожны, а кракеры чересчур любят лезть
поперед всех. Так что я уверен: весь их договор - штука временная и, так
сказать, весьма локального применения. Но в целом это очень плохой знак.
Жаббервоги, которые сюда и носа совать не должны, в последнее время так и
шныряют вокруг. Того и гляди, это место станет их очередным притоном. Если
это случится - мне и самому, как ты понимаешь, придется несладко.
- Да уж, - согласился я. Кто такие жаббервоги, я понятия не имел, но
если эти чертовы кракеры заручились поддержкой со стороны, жареным пахло и
для меня. До сих пор я считал, что мы конкурируем с кракерами на равных,
хотя это равновесие достаточно зыбко, чтобы потерять его из-за какой-то
случайности. Однако тот факт, что о жаббервогах знает старик, но не знаю я,
говорил об одном: равновесие уже нарушено - и не в нашу пользу. Я не знаю о
жаббервогах потому, что я рядовой конвертор. А верхний эшелон Системы, как
видно, давным-давно в курсе происходящего.
- Впрочем, ладно, - продолжил он. - Это отдельный разговор. А сейчас,
если не возражаешь, займемся делом.
- Разумеется, - ответил я.
- Я попросил Агентство подыскать мне самого опытного конвертора. И
выбор пал на тебя. Репутация у тебя что надо. Все, у кого я спрашивал,
расписывали твои достоинства: дело свое знаешь, нервы железные,
дисциплинирован и так далее. Чувства локтя, правда, недостает, но в
остальном, говорят, пожаловаться не на что.
- Я уверен, они преувеличили, - сказал я. Скромность мне тоже не
повредит.
Старик снова захохотал. Уох-хо-хо.
- Ну, если честно, лично мне твое чувство локтя до лампочки. На самом
деле, от тебя требуются только крепкие нервы. Без железной выдержки
первоклассным нейроконвертором не стать никогда... Собственно, за это вашему
брату и платят такие деньги.
Сказать было нечего, и я промолчал. Старик хохотнул еще раз и повел
меня в лабораторию.
- По специальности я биолог, - объяснял он на ходу. - Но то, чем я
занят в последние годы, выходит далеко за рамки биологии . Тут тебе и
нейрофизиология, и акустика, и лингвистика, и даже теология. Уж извини, что
я сам так говорю, но исследования эти уникальны и представляют огромную
научную ценность. Да-да! На данном этапе я изучаю, в основном, неба
млекопитающих.
- Неба?
- Ротовые полости, грубо говоря. Я исследую функции рта. Как рот
двигается, как образуется голос и так далее... Взгляни-ка сюда!
Он нашарил выключатель и зажег в лаборатории свет. Я увидел огромный,
во всю стену, стеллаж, на полках которого тесными рядами стояли белые
черепа. Всех млекопитающих, каких я только мог припомнить: от жирафа и
лошади до панды и крохотной мыши. Штук, наверное, триста или четыреста.
Включая, разумеется, человеческие. На одной из полок выстроились в ряд
черепа европеоидов, негроидов, монголоидов и американских индейцев, женские
и мужские - по одному черепу каждого пола.
- А черепа китов и слонов я храню отдельно, в подвале. Слишком много
места занимают, ты же понимаешь...
- И не говорите, - кивнул я. Добавь сюда еще парочку слоновьих черепов
- и работать можно будет разве что в раздевалке.
Черепа животных планеты Земля стояли на полках, хором разинув рты, и
сверлили пустыми глазницами белую стену напротив. Экспонаты экспонатами, но
в окружении такого дикого количества черепов становилось не по себе. Полки
на других стенах, хотя и не так плотно, как черепами, были заставлены
стеклянной посудой, в которой плавали заквашенные в формалине языки, уши,
губы и небные дуги всех размеров и видов, какие только можно вообразить.
- Ну, как тебе коллекция? - радостно спросил старикан. - Чего только
люди на свете не собирают! Кто старые пластинки. Кто вино в погребах. Я даже
знал одного богача, который коллекционировал танки и устраивал у себя в саду
маневры. Ну а я коллекционирую черепа. Все люди разные. Потому и интересно.
Ты согласен?
- Пожалуй, да, - кивнул я.
- Черепами млекопитающих я заинтересоваться еще в молодости. Понемногу
начал их собирать - и собираю до сих пор. Вот уже больше тридцати лет. Ты не
представляешь, сколько нужно времени и сил, чтобы понять один-единственный
череп! В этом смысле понять живого человека из плоти и крови гораздо легче.
Именно так! В этом я убежден. Хоть и понимаю, что тебе, молодому, с живой
плотью общаться куда интереснее. Уох-хо-хо!.. - обрадовался он собственной
шутке. - А я вот общаюсь с черепами и слушаю их звуки уже тридцать лет.
Тридцать лет, скажу тебе, - срок немалый...
- Звуки? - переспросил я. - Черепа издают звуки?
- Еще как! - тут же закивал он. - Каждый череп издает лишь ему присущие
звуки. В каждом зашит свой неповторимый звуковой код. Черепа разговаривают.
Да-да! Я не ради красного словца говорю. В самом буквальном смысле. Конечная
цель моей работы и состоит в том, чтобы, ни много ни мало, расшифровать эти
коды. И научиться их контролировать.
- Хм-м... - только и протянул я. Конечно, в мелочах я не разобрался, но
если все так, как он говорит, - его работа и впрямь не имеет цены.
- Похоже, это и впрямь очень ценные исследования, - сказал я.
- Еще бы! - кивнул старик. - Вот почему все эти мерзавцы тянут к ним
лапы. То еще дьявольское отродье! У них так и чешутся руки использовать мои
работы для своих грязных целей. Подумай сам: если можно считывать память по
черепам, зачем тогда, к примеру, пытки нужны? Убил кого нужно, ободрал мясо
с черепа - и вся информация у тебя на ладони...
- Ужас какой! - содрогнулся я.
- Ну, насколько все будет ужаснее, говорить еще рано. Пока, например,
больше информации можно считывать с коры ампутированного мозга.
- Тоже очень мило, - мрачно заметил я. Ободрать череп или выпотрошить
человеку мозги. Можно подумать, большая разница.
- Вот поэтому мне нужно, чтобы ты как следует все закодировал, - очень
серьезно сказал старик. - Чтобы даже самые крутые кракеры, перехватив эти
данные, не смогли прочесть результаты экспериментов. Я не знаю, выйдет ли
цивилизация из кризиса, в котором оказалась, так и не решив, как ей
использовать науку - во зло или на благо самой себе. Но сама наука должна
существовать только ради науки. Только так! В это я верю свято.
- Я плохо разбираюсь в вопросах веры, - осторожно ответил я. - Но хотел
бы разобраться в вопросе, так сказать, чисто организационного плана. Дело в
том, что заказ на мою работу исходил не от Системы, и даже не от
официального агента Системы; меня заказали лично вы. Это крайне редкий
случай. Откровенно говоря, подобные случаи чреваты нарушением Устава. Если я
нарушаю Устав - меня лишают лицензии, и я остаюсь без работы. Надеюсь, это
вы понимаете?
- Отлично понимаю, - кивнул старик. - И то, что ты об этом
беспокоишься, только делает тебе честь. Но бояться нечего. Тебя, как
классного нейроконвертора, совершенно официально заказывает Система. Именно
так... Просто, чтобы обеспечить максимальную секретность, я не стал
оформлять заказ в канцелярии, а связался с тобой напрямую. За эту работу
тебя никто лицензии не лишит.
- Вы можете это гарантировать?
Старик выдвинул ящик, достал папку и протянул мне. Я раскрыл и не
поверил глазам: в руках у меня - официальное многостраничное письмо-заявка
Системы на мое имя. Составлено по всей форме. Подписано где нужно и кем
положено.
- Нет проблем, - сказал я, возвращая папку. - У меня квалификация
второй ступени. Надеюсь, вы не возражаете? Вторая ступень - это значит...
- Двойная оплата, ты об этом? Никаких возражений. Вместе с премиальными
выйдет даже три к одному. Устроит?
- Очень любезно с вашей стороны.
- Все-таки работа особой важности. Да и под водопадом ты недаром
ползал. Уох-хо-хо!.. - снова развеселился он.
- Ну что ж. Тогда покажите мне исходные данные, - попросил я. - Я
просмотрю их и выберу оптимальный метод конвертации. Кто будет делать расчет
компьютерного уровня, вы или я?
- Этим займусь я сам, на своем компьютере. А ты возьмешь на себя все,
что до и после. Согласен?
- Прекрасно. Так я быстрее закончу и меньше устану.
Старик поднялся с кресла, повернулся ко мне спиной и принялся шарить по
голой стене руками. Секунд пять или шесть - и вдруг в монолитной, на первый
взгляд, стене распахнулась дверца потайной ниши. Фокусы продолжались. Старик
достал из ниши еще одну папку с документами и захлопнул дверцу. Дверца
закрылась, и на гладкой белоснежной стене не осталось ни щели, ни шва.
Взяв эту папку, я бегло просмотрел семь страниц, мелко испещренных
цифрами. С хаотичностью никаких проблем не было. Нормальные беспорядочные
цифры. Обычное сырье для конвертации.
- Я думаю, для данных этого порядка "стирка" подойдет в самый раз, -
предложил я. - При "стирке" разрядность ключа такова, что за взлом алгоритма
обычным методом перебора можно не беспокоиться. "Временный мост" здесь
практически не построить. В принципе, конечно, такая вероятность есть, но на
практике успешность "случайного тыка" никак не проверить, а значит, и от
погрешностей до конца не избавиться. Это все равно, что пытаться ходить по
пустыне без компаса. Под силу разве что Моисею.
- Не знаю, что там делал Моисей в пустыне, но море он все-таки пересек,
- заметил старик.
- Это было слишком давно. Насколько я знаю, на этом уровне конвертации
ни одного взлома пока не зарегистрировано.
- Ты хочешь сказать, что банальной первичной конвертации более чем
достаточно?
- Но при вторичной риск будет слишком велик. Мы, конечно, сведем
вероятность успешных "тыков" к нулю, но сегодня это слишком опасная
акробатика: мы рискуем поставить подножку самим себе. Все-таки процесс
конвертирования еще не освоен до конца. Разработки продолжаются.
- А тебе никто и не говорит о вторичной конвертации, - глухо произнес
старик, взял со стола очередную скрепку и снова увлекся заусенцами - теперь
уже на среднем пальце левой руки.
- Вот как? Но что тогда...
- Шаффлинг, - резко прервал меня он. - Мне от тебя нужен шаффлинг.
Сначала стирка, а потом шаффлинг, одно за другим. Почему я и вызвал именно
тебя. Ради простой стирки нанимать конвертора второй ступени нет нужды.
- Я что-то не пойму, - сказал я и, откинувшись на диване, положил ногу
на ногу. - Откуда вам известно про шаффлинг? Ведь это сверхсекретная тема, и
внешний доступ к ней заблокирован...
- Мне много чего известно. У меня хорошие связи в высшем эшелоне
Системы.
- Ну, тогда воспользуйтесь этими связями и спросите там, наверху. И вам
ответят: все шаффлинговые системы заморожены, любая деятельность подобного
рода категорически запрещена. Почему - не мое дело. Видимо, случилась
какая-то авария. Но так или иначе, пользоваться шаффлингом больше нельзя. И
тут уж, если что, простой потерей лицензии не отделаешься...
Старик внимательно выслушал меня и снова протянул мне папку с заявкой.
- Посмотри внимательнее на последнюю страницу. Там должна быть санкция
на шаффл-активность.
Я раскрыл, как велено, папку на последней странице и пробежал глазами.
Мистика! Совершенно официально в рамках полученного задания мне разрешалось
применение конвертационной системы "шаффлинг". Я перечитал несколько раз.
Полная легальность. Пять подписей, четыре печати. Черт меня побери! О чем
они там думают наверху? Сначала приказывают людям рыть яму, а когда яма
вырыта, немедленно требуют ее засыпать. Что бы ни происходило на верхушке
пирамиды, в итоге голова болит только у нас, рабочих муравьев.
- Я хотел бы получить цветные копии всех страниц этой заявки, -
попросил я. - Иначе я могу влипнуть в крайне неприятную историю. Надеюсь, вы
меня понимаете.
- Разумеется, - кивнул он. - Ты их получишь, не волнуйся. Все
формальности соблюдены - комар носа не подточит. Половину денег получишь
сегодня, половину - по завершении работы. Нет возражений?
- Возражений нет. Стирку я выполню здесь. Обработанные данные заберу с
собой и уже дома сделаю шаффлинг. Это потребует отдельной и очень серьезной
подготовки. А уже то, что получится, принесу вам.
- Результат мне нужен через трое суток ровно в полдень. Во что бы то ни
стало.
- Это нормальный срок. Я успею.
- Запомни: опаздывать нельзя ни в коем случае, - напирал он. - Просто
не представляешь, что будет, опоздай ты хоть на минуту.
- Мир развалится на куски? - улыбнулся я.
- В каком-то смысле, - очень серьезно ответил он.
- Не беспокойтесь. За свою практику я еще ни разу не опоздал. А сейчас,
если можно, приготовьте мне термос с горячим кофе и побольше воды со льдом.
И чего-нибудь перекусить. Чувствую, поработать придется не час и не два.
x x x
Я не ошибся: поработать действительно пришлось всерьез. Сами цифровые
комбинации не представляли особой сложности, но ступеней детерминирования
оказалось куда больше, чем я ожидал, из-за чего моя стирка получилась
страшно долгой и запутанной.
Если излагать популярно, все происходит так. Я загружаю предоставленные
мне данные в правое полушарие мозга (назовем его "правый мозг"), пропускаю
их через систему знаков, никак не связанную с этими данными, затем
переправляю в левый мозг - и уже в принципиально ином виде выгружаю,
записывая полученные цифры на бумагу. Грубо говоря, это и есть "стирка".
Ключ кодировки у каждого конвертора - свой. Принципиальное отличие такого
ключа от таблицы случайных чисел в том, что он представляет собой диаграмму.
Иначе говоря, ключ к расшифровке конкретных данных спрятан в совершенно
индивидуальной схеме разделения мозга на левый и правый (что, конечно, всего
лишь удобная фигура речи: на самом деле, наш мозг на половинки не делится).
На рисунке это выглядит примерно вот так:
Пока эти линии разрыва не совпадут с абсолютной точностью, вернуть
закодированные данные в исходный вид невозможно. Кракеры, тем не менее,
похищают эти данные из компьютерной сети и пытаются их прочесть, выстраивая
"временные мосты". Производят анализ данных, создают трехмерные голограммы
наших мозгов и стараются воспроизвести эти линии разрыва искусственным
путем. Иногда им это удается, иногда нет. Мы совершенствуем способы защиты -
они развивают технологии нападения. Мы охраняем информацию - они ее крадут.
Классический сюжет о ворах и полицейских.
Завладев чужими секретами, кракеры продают их на черном рынке и
получают фантастическую прибыль. Что хуже всего - самую важную часть
краденого они оставляют у себя и с огромной выгодой используют в интересах
своей корпорации.
В обиходе нашу организацию называют Системой, а корпорацию кракеров -
Фабрикой. Изначально Система создавалась как частный консорциум, но со
временем ее общественное значение возросло, и она получила
полугосударственный статус. Как, например, компания "Белл" в США. Мы,
рядовые конверторы, работаем по частному найму - как те же налоговые
эксперты или адвокаты, - а для этого необходима государственная лицензия.
Однако заказы мы можем принимать лишь непосредственно от Системы или же от
агента, официально уполномоченного Системой. Это жесткое правило ввели для
того, чтобы наши технологии не попадали в лапы кракеров. Нарушитель несет
суровое наказание и теряет лицензию. Хотя лично я не вижу в этом правиле
особого смысла. Потому что конверторы, у которых отбирают лицензию, чаще
всего тут же заглатываются Фабрикой, уходят в подполье и становятся
кракерами.
Как организована Фабрика, я не знаю. Говорят, в свое время она
появилась на свет как малая венчурная компания, но сразу же начала
разрастаться. Некоторые называют кракеров "инфо-мафией"; а поскольку они
действительно пустили корни в самых разных кругах подпольного бизнеса, это
прозвище, скорее всего, справедливо. Отличие от настоящей мафии у них только
одно: они занимаются исключительно информацией. Информация чиста и приносит
деньги. Взял на мушку компьютер пожирней, выпотрошил ему память, загреб
добычу - и поминай как звали.
x x x
Поглощая чашку за чашкой кофе из термоса, я продолжал работать. Час
стирки, полчаса отдыха - таков обязательный режим. Если его не соблюдать,
граница между половинками мозга размоется, и цифры при конвертации начнут
"плясать".
В получасовых перерывах я болтал со стариком. Неважно о чем - лишь бы
трепаться о чем-нибудь. Активная болтовня - лучший способ дать мозгам
отдохнуть как следует.
- И что же значат эти цифры в моей голове? - спросил я его в один из
таких перерывов.
- Результаты экспериментов, - ответил старик. - Все, чего я добился за
последний год. Голограммы черепов и ротовых полостей сотен разных животных,
а также трехфакторный анализ звуковых волн, которые они производят. Как я
уже говорил, понадобилось тридцать лет, чтобы я научился считывать голос
каждого отдельного черепа. И теперь, если я успешно закончу эти расчеты, то
смогу эти звуки извлечь. И не методом тыка, а научным путем.
- И контролировать их искусственно?
- Вот именно, - кивнул он.
- Но к чему это приведет - умение их контролировать?
Старик облизал верхнюю губу и очень долго не отвечал ни слова.
- Ко многому, - сказал он добрую минуту спустя. - К чему только это ни
приведет! Кое-чего я не могу тебе объяснить, но поверь мне - это приведет к
переменам, какие ты и представить не в состоянии.
- Например, можно будет отключать звук?
Старик от души расхохотался. Уох-хо-хо.
- Да, в частности, и это... Настроившись на волну, которую издает
человеческий череп, можно ослаблять или усиливать звуки, которые слышит этот
человек. Поскольку у каждого черепа характеристики индивидуальные, полностью
выключить звук для всех сразу нельзя, но можно очень сильно его убавить.
Если же говорить совсем просто, навстречу одной звуковой волне мы посылаем
другую и заставляем их резонировать. Из тех преимуществ, которые это нам
дарит, отключения звука - штука самая безобидная...
Безобидная? Если это считать безобидным - представляю, каковы прочие
"преимущества"! Я вообразил мир, в котором люди отключают или усиливают
звуки как им вздумается, и мне стало не по себе.
- Звуки можно отключать в обоих направлениях, - продолжал старик. - Как
входящие, так и исходящие. Там, у водопада, я отключил от нашего с тобой
восприятия шум воды. Но точно так же можно отключить звук на выходе -
скажем, чей-нибудь голос. Человеческий голос всегда индивидуален, поэтому
его можно выключить полностью, на сто процентов.
- И вы собираетесь рассказать об этом миру?
- Еще чего! - Старик замахал на меня руками. - Делиться с миром своими
игрушками? Не-ет, уж лучше я сам, в одиночку поразвлекаюсь... Уох-хо-хо!
Тут уж рассмеялся и я.
- Результаты исследований я опубликую только для узкого круга
технических специалистов, - уже серьезно продолжал он. - В наши дни на
академическом уровне акустикой не интересуется никто. У этих ослов со
степенями не хватит знаний даже для того, чтобы дочитать мою теорию до
конца. Неудивительно, что у Большой Науки я всегда был бельмом на глазу...
- Не знаю, как ученые, но кракеры - далеко не ослы. А по части
расшифровки чужой информации так просто гении. Высосут из компьютера все
ваши результаты - и ищи ветра в поле!
- Этого я и сам опасаюсь. Поэтому ни описания процессов, ни результаты
экспериментов я нигде размещать не буду. Ну уж нет! Я спрячу их так, что в
компьютерную сеть они не попадут. А опубликую только описание теории в общем
виде. Пускай расшифровывают на здоровье. В этом случае, конечно, ни один
ученый не примет меня всерьез - ну и дьявол с ними! Достаточно и того, что
мои идеи подтвердят и признают лет через сто.
- Хм-м... - только и промычал я.
- Вот почему так важно, чтобы ты выполнил и стирку, и шаффлинг.
Я кивнул:
- Вопросов нет.
x x x
Еще час я просидел над цифрами, буквально не разгибаясь. Наступил
очередной перерыв.
- Один вопрос, - сказал я.
- Какой? - спросил старик.
- Насчет девушки, которая меня у входа встречала. Такая пухленькая, в
розовом костюме...
- А! Это моя внучка, - сказал старик. - Очень смышленое дитя. Такая
юная, а уже помогает мне чем только может.
- Вот я и хотел спросить: она что, от рождения такая безголосая, или...
- О, черт! - старик с силой хлопнул себя по колену. - Совсем забыл! Я
ставил с ней опыт, обеззвучивал, а обратно звук не включил. Ай-я-яй. Бедный
ребенок! Сейчас же включу ее обратно.
- Хорошее дело, - одобрил я.
4
КОНЕЦ СВЕТА
Библиотека
Центр Города - полукруглая площадь к северу от Старого Моста. Второй
полукруг располагается на южном берегу реки. Две половинки так и называются
- Северная и Южная площади, и хотя геометрически они образуют единое целое,
на вид отличаются друг от друга как небо и земля. Северная площадь тонет в
тяжелом, мистическом безмолвии, затекающем сюда с окружающих улиц. А на
Южном всегда как будто чего-то недостает. Домов здесь меньше, чем на
северном берегу, а за клумбами и оградами, похоже, давно никто не ухаживает.
В центре Северной площади высится Часовая башня. Вернее - нечто
напоминающее часовую башню. Ибо стрелки огромных часов мертвы, и башня давно
уже не играет той роли, ради которой ее строили.
У башни - четыре стороны - снизу пошире, сверху поуже, - и обращены они
строго по сторонам света. Наверху - четыре гигантских циферблата, стрелки
которых застыли на 10:25. Глядя на узкие окошки под циферблатами, невольно
думаешь, что внутри башня полая и по какой-нибудь лесенке можно взобраться
наверх; однако у подножия никакого входа не видно. Башня так высока, что
время на часах можно увидеть, лишь перейдя по Старому Мосту и посмотрев на
нее с южного берега.
От Северной Площади веером расходятся улицы. Все дома из камня или
кирпича, безликие - ни вывесок, ни украшений; все двери заперты, никто не
входит и не выходит. На какое здание ни посмотри - непонятно, то ли это
почтамт, оставшийся без корреспонденции, то ли горняцкая артель, уволившая
своих рабочих, то ли похоронная контора, закопавшая последних клиентов. И
все же здания вовсе не кажутся заброшенными. Когда я брожу по улочкам, так и
чудится, будто там, внутри, неизвестные люди, затаив дыхание, продолжают
неведомую работу.
На одной из таких сонных улочек и расположена библиотека. Обычная
каменная постройка, как и все окружающие. Ни таблички, ни других признаков
библиотеки. Потемневшие от времени стены, узенький козырек над входом,
железные решетки на окнах, массивная дубовая дверь. Скажи кто-нибудь, что
здесь хранят зерно, я б и не подумал сомневаться. И если б не карта, которую
нарисовал мне Страж, боюсь, я искал бы эту библиотеку до конца света.
- Обживись, пообвыкни, а потом отправляйся в библиотеку, - говорит мне
Страж в первый день моего появления в Городе. - Там дежурит женщина. Скажешь
ей, что тебя прислали читать старые сны. Она расскажет, что делать дальше.
- Старые сны? - машинально переспрашиваю я. - Как это понять - старые
сны?
Разговаривая со мной, Страж строгает ножом какие-то колышки. Услышав
мой вопрос, откладывает нож, сметает ладонью со стола стружку и выбрасывает
ее в мусор.
- Старые сны - это старые сны. Там, в библиотеке, их столько - жизни не
хватит перечитать. Выбирай, какие хочешь, и смотри один за другим.
Выстрогав очередной колышек, он поднимает его перед собой, придирчиво
осматривает и отправляет на полку у себя за спиной. Там я замечаю уже штук
двадцать точно таких же.
- Ты можешь спрашивать у меня что угодно. Это дело твое, - говорит
Страж, сцепив руки на затылке. - А мое дело - отвечать тебе или нет. На
какие-то вопросы я ответить не могу. Но, так или иначе, теперь ты должен
каждый день читать в Библиотеке старые сны. Это твоя работа. Приходить туда
к шести вечера - и до десяти или одиннадцати читать сны. Девушка будет
кормить тебя ужином. Остальное время занимайся чем хочешь. Никаких
ограничений. Это тебе понятно?
- Понятно, - отвечаю я. - И до каких пор я буду заниматься этой
работой?
- До каких пор? А я и сам не знаю. Видимо, пока не наступит время для
чего-то другого, - говорит Страж. И, вытащив из вязанки поленце, начинает
выстругивать очередной колышек.
- Городок у нас бедный, - добавляет он чуть погодя. - Ничего лишнего -
кормить бездельников - не производит. Каждый житель где-нибудь работает.
Тебе положено читать в Библиотеке старые сны. Ты ведь, надеюсь, прибыл сюда
не развлекаться и бездельничать?
- Работа меня не пугает, - пожимаю я плечами. - По мне, так лучше
работать, чем сидеть без дела.
- Вот и хорошо, - кивает Страж, проверяя остроту ножа. - Тогда лучше
поскорее заняться делом. Отныне у тебя нет имени. Ты - Читатель Снов. Точно
так же, как я - Страж Ворот и больше никто. Это понятно?
- Понятно, - отвечаю я.
- В Городе может быть лишь один Страж Ворот. И только один Читатель
Снов. Для чтения снов нужен статус. Сейчас ты получишь его.
Он снимает с посудной полки крохотную белую плошку, ставит на стол и
наливает в нее масла. Достает спичку, чиркает, поджигает. Берет с другой
полки странной формы нож с узким лезвием и прокаливает кончик на огне. Потом
задувает пламя и ждет, когда железо остынет.
- Я только помечу твои зрачки, - говорит мне Страж. - Это не больно, и
бояться тут нечего. Раз - и готово.
Он оттягивает мне правое веко и протыкает зрачок острием ножа. Как ни
странно, я и правда не чувствую ни боли, ни страха. Лезвие входит в глаз
беззвучно и мягко, как в желе. То же самое он проделывает и с левым глазом.
- Когда ты перестанешь читать сны, эти ранки сами исчезнут, - объясняет
Страж, возвращая на место плошку и нож. - Они нужны только для чтения. Но
пока они есть, остерегайся дневного света. Запомнил? Этими глазами нельзя
видеть солнечные лучи. Посмотришь на солнце - получишь Наказание. Выходи из
дома либо к вечеру, либо когда очень пасмурно. В ясный день держи свое
жилище в полутьме и на улицу носа не высовывай.
Он дает мне очки с черными стеклами и велит снимать их только на время
сна. Так я прощаюсь с солнечным светом.
x x x
В Библиотеке я появляюсь несколько дней спустя, ближе к вечеру. Тяжелая
деревянная дверь со скрипом открывается, и я ступаю в длинный пустой
коридор. Воздух вокруг такой пыльный, словно здесь не проветривали годами.
Половицы совсем истерлись, а штукатурка на стенах пропиталась желтизной
света лампочки на потолке.
По обеим сторонам коридора тянутся двери. Все ручки изъедены ржавчиной
и покрыты толстым слоем белесой пыли. Ржавчины нет лишь на ручке хлипкой
двери с матовым стеклом в самом конце коридора. Там горит свет. Я несколько
раз стучу, но ответа не слышу. Берусь за латунную ручку, осторожно
поворачиваю, и дверь беззвучно открывается внутрь. Никого. Комната похожа на
вокзальный зал ожидания: огромная, пустая, без единого окна. Простенький
стол, три стула, старинная железная печка. Еще часы на стене да стойка для
выдачи книг. На печке заходится струйками пара черный облезлый чайник.
Позади стойки виднеется еще одна дверь с таким же матовым стеклом, за ней
точно так же горит свет. Не зная, стучать в эту дверь или нет, я просто
сажусь и жду, пока кто-нибудь не придет.
По стойке небрежно рассыпаны канцелярские скрепки. Я собираю несколько,
пару раз подбрасываю их на ладони, затем подхожу к столу и усаживаюсь на
стул.
Она появляется из-за двери за стойкой минут через десять-пятнадцать. В
руках - что-то вроде длинных ножниц для разрезания газет. Увидев меня, как
будто удивляется: ее щеки заливает румянец.
- Простите, - говорит она. - Я и не знала, что кто-то пришел. Если бы
вы постучали... А я разбирала завалы в задней комнате. Там такой беспорядок.
Не говоря ни слова, я долго смотрю ей в лицо. Вроде бы оно мне кого-то
напоминает. Когда я гляжу на нее, словно какой-то осадок поднимается с
самого дна моей памяти. Но я не могу ничего понять, и самый нужный вопрос
ускользает от меня в кромешную тьму.
- Как вы, наверное, знаете, сюда давно уже никто не ходит, - добавляет
она. - Кроме Читателя Снов.
Не сводя с нее глаз, я киваю. Пытаясь восстановить ускользающий образ,
разглядываю ее глаза, губы, широкие скулы, копну подобранных на затылке
волос. Но чем дальше, тем расплывчивее призрак воспоминания в моей голове. Я
вытряхиваю его из памяти и закрываю глаза.
- Прошу прощения, но... вы уверены, что не ошиблись зданием? В этом
районе все дома так похожи, - говорит она и кладет ножницы на стойку рядом
со скрепками. - А сюда может заходить только Читатель Снов. И больше никто.
- Я пришел читать сны, - сказал я. - Так мне приказал Город.
- Извините, вы не могли бы снять очки?
Я снимаю черные очки и гляжу на нее. Она смотрит в мои зрачки,
поменявшие цвет на холодное белесое пламя. И ее взгляд будто пронзает меня
до самого сердца.
- Достаточно, - говорит она. - Наденьте, пожалуйста. Не хотите ли кофе?
- Спасибо, - киваю я.
Она приносит из задней комнаты две чашки, наливает кофе и усаживается
за стол напротив меня.
- Сегодня я приготовлю что нужно, а чтением снов займемся завтра, -
говорит она. - Вы готовы читать прямо здесь? Есть еще смотровой зал, он
сейчас заперт, но я могла бы открыть...
- Можно и здесь, - отвечаю я. - Ты мне поможешь?
- Да, конечно. Моя работа - охранять старые сны и помогать тому, кто их
читает.
- Мы нигде с тобой раньше не встречались?
Она поднимает взгляд и смотрит на меня в упор. Морщит лоб, словно
пытаясь что-то припомнить, но лишь качает головой.
- Вы понимаете, память в этом городе - вещь очень размытая, доверять ей
нельзя. Бывает, что-то вспоминается. Бывает, не вспоминается ничего.
Наверное, вы - в той части, которая не вспоминается. Мне очень жаль.
- Да ладно, - говорю я. - Ничего страшного.
- Но мы, конечно, вполне могли где-то встречаться. Я здесь давно живу,
город у нас небольшой...
- Но я прибыл сюда всего несколько дней назад.
- Несколько дней? - Она, похоже, слегка удивляется. - Ну тогда вы меня
точно с кем-то перепутали. Ведь я в этом городе с рождения и ни разу никуда
не уезжала. Наверно, вам встретился кто-то похожий...
- Наверное, - говорю я. И отхлебываю кофе. - Только знаешь, что мне
иногда кажется? Будто когда-то давно все мы жили совершенно иной жизнью,
совсем в другом месте. А потом по какой-то случайности забыли об этом и
стали жить, как сейчас, ничего о себе не зная. Тебе никогда такое в голову
не приходило?
- Нет, - отвечает она. - А может, вам это кажется потому, что вы -
Читатель Снов? Все-таки Читатели Снов и думают, и чувствуют не так, как
обычные люди...
- Кто знает, - пожимаю я плечами.
- Ну вот вы сами знаете, где были и что делали раньше?
- Не помню, - говорю я. Затем подхожу к стойке, беру одну скрепку и
долго смотрю на нее. - Но мне кажется, будто раньше был еще какой-то мир.
Совершенно точно. И будто бы там я встречался с тобой...
Потолок Библиотеки - такой высокий, что вокруг меня тихо, как на дне
морском. Сжимая в пальцах канцелярскую скрепку, я стою посреди комнаты без
единой мысли в голове и растерянно озираюсь. Одинокая женщина сидит за
столом и молча допивает кофе.
- Я даже не знаю, зачем я здесь, - говорю я.
Чем дольше я разглядываю потолок, тем сильнее кажется, будто пыльца
желтоватого света вокруг лампочки пульсирует, становясь то крупнее, то
мельче. Наверное, все из-за ранок на зрачках. Страж переделал мои глаза,
чтобы они различали какие-то особые вещи. Огромные старинные часы на стене
медленно и беззвучно считают время.
- Видимо, я появился здесь с какой-то целью. Но теперь не помню, с
какой, - говорю я.
- Это очень спокойный город, - говорит она. - Может, вы здесь потому,
что искали покоя? Если так, то вам здесь понравится.
- Может быть, - будто бы соглашаюсь я. - Что я должен делать сегодня?
Она качает головой, медленно встает и убирает со стола пустые кофейные
чашки.
- Сегодня у вас никаких дел нет. Работа начнется завтра. А пока идите
домой и отдохните как следует.
Я еще раз гляжу на потолок, потом на ее лицо. И снова мне чудится,
будто это лицо вызывает некую странную волну в самых недрах моего сердца.
Смутные, неразборчивые воспоминания копошатся в голове. Я закрываю глаза и
пытаюсь заглянуть в себя как можно глубже. Закрываю глаза - и тишина мелкой
пылью заполняет меня изнутри.
- Завтра в шесть, - говорю я.
- До свидания, - кивает она.
x x x
Я выхожу из Библиотеки, кладу руку на перила Старого Моста и, слушая
шум реки, смотрю на Город, который в очередной раз покинули звери. Часовая
Башня, Городская Стена, дома вдоль реки и щербатые горы Северного Хребта
встают в ранних сумерках бледными голубыми тенями. Кроме журчанья воды в
реке, не слышно ни звука. Даже птицы все до одной куда-то исчезли.
"Может, вы здесь потому, что искали покоя?" - спросила она. Как бы то
ни было, проверить это я все равно не могу.
Когда совсем темнеет и вдоль набережной зажигаются фонари, я
возвращаюсь по безлюдным улочкам Города к Западному Холму.
5
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ
Конвертация. Эволюция. Сексуальность
Пока старик наверху включал внучке звук, я пил кофе и молча производил
конвертацию.
Сколько я просидел один, точно сказать не могу. На будильнике наручных
часов я выставил свой обычный рабочий цикл "час - полчаса, час - полчаса" и
по сигналу работал, потом отдыхал, опять работал и опять отдыхал. Дисплей я
отключил. Если думать о времени, считать труднее. Да и сам вопрос "сколько
времени?" к моей работе отношения не имеет. Я начинаю считать - работа
начинается, заканчиваю - работе конец. От Времени мне нужна только
цикличность "час - полчаса, час - полчаса".
В одиночестве, без старика я провел то ли два, то ли три перерыва.
Отдыхая, валялся на диване, думал о чем попало, отжимался, ходил в туалет.
Диван там был просто отменный. Не слишком жесткий, не слишком мягкий;
подушка идеально прогибалась под головой. Выполняя заказы в различных
конторах, я отдыхал на самых разных диванах, и могу квалифицированно
заявить: по-настоящему удобных диванов на свете почти не встретишь. В
подавляющем большинстве, это расхожие штамповки, купленные наугад: смотришь
- вроде бы высший класс, а попробуй прилечь - проклянешь все на свете. Если
честно, я не понимаю, почему люди настолько небрежно выбирают себе диваны.
Я убежден, хоть это, возможно, и предрассудок: по тому, как человек
выбирает себе диван, можно судить о его характере. Диваны - отдельный мир со
своими незыблемыми законами. Но понимает это лишь тот, кто вырос на хорошем
диване. Примерно так же, как вырастают на хорошей музыке или хорошей
литературе. Хороший диван дает жизнь другому хорошему дивану, а плохой диван
не порождает ничего, кроме очередного плохого дивана. Увы, это так.
Я знаю людей, которые ездят на супер-роскошных автомобилях, но в своем
доме отдыхают на второсортных, если не третьесортных диванах. Таким людям не
очень хочется доверять. В дорогой машине, безусловно, есть свои достоинства
- но, что ни говори, это просто дорогая машина. Такую купит любой - были бы
деньги. Но для того, чтобы купить хороший диван, нужны свой взгляд на мир,
свой опыт, своя философия. Деньги, конечно, тоже нужны, но одними деньгами
тут не отделаешься. Без ясного представления, что для тебя в жизни диван,
идеального варианта не подобрать.
Диван, на котором я отдыхал теперь, несомненно, был первоклассным. Уже
из-за этого старик начинал мне нравиться. Лежа с закрытыми глазами, я начал
думать о старике с его странными речами и странным смехом. Прежде всего,
несомненно: этот человек - один из выдающихся ученых современности. Обычный
ученый не может включать-выключать окружающие звуки, как ему
заблагорассудится. По крайней мере, не думаю, что на такое способен ученый
средней руки. Во-вторых, он, конечно, человек эксцентричный. Среди ученых
всегда было немало странных личностей-мизантропов, но, по-моему, никто из
них еще не избегал людей настолько целенаправленно, чтобы сооружать себе
секретную лабораторию во чреве подземного водопада.
Я попытался представить, какие бешеные деньги принесет технология
регулировки природных звуков, если ее превратить в товар. Первым делом, из
концертных залов исчезнет вся аппаратура. Просто не нужно будет усиливать
звук громоздкими железяками. Далее: разрешится проблема шумового
загрязнения. Если снабдить выключателями звука самолеты, жизнь людей,
поселившихся рядом с аэропортами, перестанет быть ежедневным кошмаром. В то
же время, технология эта окажется на руку и военным, и криминалу. На свет
появятся беззвучные бомбардировщики, бесшумные винтовки, бомбы, одной лишь
силой звука разрывающие людям мозги, а глобальных масштабов теракты начнут
совершать в особо утонченной манере. Старик, надо полагать, отлично все это
предвидит и потому держит результаты исследований при себе, не желая
публиковать. Подумав об этом, я ощутил к нему еще бо?льшую симпатию.
Я заканчивал то ли пятый, то ли шестой цикл конвертации, когда старик
вернулся. На руке его висела огромная корзина.
- Я принес еще кофе и сэндвичей, - сообщил он. - С огурцами, сыром и
ветчиной. Будешь такие?
- С удовольствием. Мои любимые.
- Сразу поешь?
- Как только закончу цикл.
Когда будильник запищал, из семи страниц данных оставалось лишь две.
Еще один, последний рывок - и стирке конец. Я отметил, где остановился,
встал, потянулся всем телом и принялся за еду.
Сэндвичи обычные - такие готовят в барах и ресторанах. хватило бы на
пять или шесть едоков. Я же в одиночку умял две трети. Не знаю почему, но
после долгой стирки всегда страшно хочется есть. Ни слова не говоря, я
методично загружал в себя огурцы, сыр и ветчину и запивал горячим кофе.
Старик ел, а точнее, закусывал в три раза медленнее. Особенно он любил
огурцы: отделял их от хлеба, посыпа?л равномерно солью, отправлял в рот и
негромко похрустывал в тишине, напоминая благовоспитанного сверчка.
- Ешь сколько влезет! - сказал он. - Нам-то, старикам, так много уже не
нужно. Немного поел, немного поработал - вот и вся радость. А молодым нужно
есть много. Есть побольше, толстеть получше. Именно так! Мало кто на свете,
похоже, любит толстеть. Но я тебе скажу: люди просто не умеют это правильно
делать! Толстея неправильно, люди теряют здоровье и красоту. Но если они
толстеют как полагается - никаких проблем. Наоборот, жизнь становится
богаче, повышается сексуальная активность, четче работает мозг. Я и сам в
молодости был отменным толстяком. Сейчас, конечно, дело другое... - И он
снова заухал совой: уох-хо-хо. - Кстати, как тебе сэндвичи? Неплохо, а?
- Замечательно, - похвалил я. И это было правдой. Насчет сэндвичей я
почти так же привередлив, как и насчет диванов. Но то, что я съел сейчас,
здорово продвинуло мое представление о хороших сэндвичах. Свежайший, упругий
хлеб нарезали острым, как бритва, ножом. Чтобы правильно сделать сэндвич,
необходимо выбрать правильный нож. Многие, к сожалению, этим пренебрегают.
Но какими бы отличными ни были ингредиенты, с неподходящим ножом вкусных
сэндвичей не получится никогда. В этих сэндвичах листики салата упруго
хрустели на зубах, горчица была высшего класса, а майонез почти наверняка
приготовлен вручную. Таких классных сэндвичей я не ел лет сто.
- Внучка готовила, - сказал старик. - Специально для тебя. По части
сэндвичей она у меня виртуоз.
- Да уж! Не всякий повар так приготовит.
- Ну, слава богу. Девочке будет приятно. Гостей у нас почти не бывает.
Ее стряпню и похвалить-то как следует некому. Все, что она готовит, мы же с
ней и съедаем.
- Так вы живете вдвоем? - уточнил я.
- Да, и уже очень долго. Сам-то я всегда жил затворником; постепенно
эта склонность и ей передалась. Не знаю, что и делать: на белый свет совсем
не выходит. Голова светлая, здоровьем бог не обидел, а с людьми общаться не
желает. В молодые годы так нельзя. Сексуальность нужно направлять куда
полагается. Как ты считаешь? Этой девочке есть чем заинтересовать мужчин?
- Э-э... Да, конечно. Можете не сомневаться, - ответил я.
- Сексуальность - очень творческая энергия. Было бы глупо это
оспаривать. Однако если закупоривать ее в себе, не давая выхода, ум теряет
гибкость, а тело дряхлеет. У женщин, у мужчин - все равно. Но у женщин,
кроме того, начинают плясать менструальные циклы, а это уже ведет к
психической нестабильности.
- Да уж, - согласился я.
- Поэтому очень важно, чтобы девочка поскорее сошлась с правильным
мужчиной. - резюмировал старик, посыпая солью очередной огурец. - В этом я
убежден и как опекун, и как биолог.
- А вы... м-м... включили ей звук обратно? - уточнил я. Не очень
хотелось слушать истории о чьем-то половом влечении, когда оставалась
незаконченная работа.
- Ах, да! - воскликнул старик. - Я же не сказал. Да, конечно, теперь
все нормально. И как я мог о ней позабыть? Хорошо, что ты напомнил. А то бы
девочка осталась без звука на неделю, если не больше. Я ведь обычно, как
сюда заберусь, так и не вылезаю на поверхность по несколько дней. А без
звука, согласись, жить весьма неудобно.
- И не говорите! - поддакнул я.
- Бедняжка почти не общается с внешним миром. Хотя и не очень-то из-за
этого переживает. Но телефоном пользоваться так и не научилась. Сколько ни
звоню отсюда наверх, трубку никто не берет. Прямо беда...
- С отключенным звуком, наверно, и в магазин не сходишь?
- Да нет, с магазинами как раз получается, - сказал старик. - Слава
богу, есть супермаркеты, где все покупают с закрытым ртом. Очень удобно. Она
часто там пропадает. Так и живет: то в офисе, то в супермаркете.
- Что, даже дома не ночует?
- В офисе ей больше нравится. Там у нас и кухня, и душ - все, что нужно
для жизни. Домой приходит раз в неделю, не чаще...
Я вежливо кивнул и принялся за кофе.
- Но ты, как я понял, все же нашел с ней общий язык? - спросил старик.
- Каким образом? Телепатия или что?
- Чтение по губам. Я когда-то ходил на бесплатные курсы. Свободного
времени было много - дай, думаю, выучу, вдруг пригодится.
- Ах да, конечно! Чтение по губам... - Старик понимающе закивал. -
Очень полезное искусство. Я тоже занимался. Хочешь, поболтаем немного без
звука?
- О нет! - спохватился я. - Не стоит. Давайте уж как обычно.
Ей-богу, немого общения с внучкой мне сегодня хватило.
- Конечно, чтение по губам - очень примитивное искусство, - продолжал
он. - Есть свои недостатки. И в темноте ничего не видать, и на губы
собеседника постоянно смотреть приходится. Но в переходный период это
хорошее подспорье . Ты поступил очень прозорливо, когда решил заняться
чтением по губам.
- В переходный период?
- Именно, - кивнул старик. - Рассказываю только тебе... Очень скоро
весь мир станет беззвучным.
- Беззвучным? - машинально повторил я.
- Да. Без всякого звука. Ведь для дальнейшей эволюции человека звук не
нужен. Напротив - он ей будет только мешать. И потому придется отключать
звук с утра до вечера.
- Интересно, - сказал я. - То есть, пение птиц, шум моря, музыка - все
это исчезнет?
- Безусловно.
- Как-то слишком... безрадостно.
- Что поделать? Эволюция - вещь очень жесткая и печальная.
Жизнерадостной эволюция не может быть по определению.
Старик встал с дивана, подошел к столу, вынул из ящика крохотные
кусачки для ногтей, снова сел на диван и принялся обстригать по порядку
ногти сначала на правой, затем на левой руке.
- Исследования пока не закончены, - продолжал он. - Подробностей я тебе
сообщить не могу, хотя в целом все именно так. Но я хочу, чтобы ты никому об
этом не рассказывал. Если об этом узнают кракеры, случится непоправимое.
- Об этом не беспокойтесь. Никто не хранит чужие секреты лучше, чем
конвертор.
- Ну, тогда слава богу! - Старик с облегчением вздохнул, сгреб
открыткой обрезки ногтей со стола и бросил в урну. Затем взял очередной
сэндвич, посолил и с аппетитом впился в него зубами.
- Не подумай, что хвастаюсь, но ведь и правда - объедение! - проговорил
он, жуя.
- Значит, она прекрасно готовит? - спросил я.
- Да нет, я бы так не сказал... Но сэндвичи - ее коронное блюдо.
остальное, правда, тоже вкусно получается. Но с сэндвичами не сравнить.
- Стало быть, редкий дар, - сказал я.
- Вот-вот! - закивал старик. - Так и есть. А ты, похоже, отлично ее
понимаешь. Тебе я, пожалуй, мог бы доверить свою девочку со спокойным
сердцем.
- Мне? - удивился я. - Доверить? Только потому, что я похвалил ее
сэндвичи?
- Но разве они тебе не понравились?
- Очень понравились, - ответил я. И ненадолго - так, чтобы это не
помешало работе, - представил облик толстушки. А потом снова отхлебнул кофе.
- Мне кажется, в тебе что-то есть. А может, наоборот, чего-то нет...
Хотя, наверно, это одно и то же.
- Иногда мне и самому так кажется, - признался я.
- Мы, ученые, называем это "состоянием в процессе эволюционного
отбора". Рано или поздно ты еще поймешь: эволюция - очень жестокая штука. А
как ты считаешь: что самое жестокое в эволюционном отборе?
- Не знаю. Что?
- В нем нет места для прихотей. На ход эволюции не могут влиять чьи-то
личные "хочу - не хочу". Все равно, что пытаться влиять на ураган,
землетрясение или наводнение. Предугадать невозможно, сопротивляться
бесполезно.
- Хм-м, - протянул я в который раз. - Значит, ваша эволюция требует,
чтобы звуки исчезли? И чтобы я, к примеру, потерял дар речи?
- Строго говоря, не совсем так. Есть у тебя дар речи или нет - в
принципе, не так важно. Поскольку сам дар речи - не более чем ступень
эволюции.
- Не понимаю, - сказал я. В таких вещах я вообще человек откровенный.
Если мне все понятно, я так и скажу: "понятно". А уж если чего-то не понимаю
- говорю, что не понимаю, и баста. Никаких размытых формулировок. Я убежден:
чаще всего люди конфликтуют именно потому, что нечетко формулируют
абстрактные понятия. Тот, кто предпочитает размытые формулировки,
неосознанно, в глубине души, сам ищет конфликта. Никакого другого объяснения
я этому не нахожу.
- Впрочем, ладно! Давай пока на этом закончим, - сказал старик и снова
захохотал. Уох-хо-хо. - А то залезем в такие дебри, что ты не сможешь
работать как следует. Еще поболтаем потом как-нибудь.
Я не возражал. Пропищал будильник, и я снова засел за стирку. Старик же
достал из ящика стола нечто вроде миниатюрных стальных щипцов для камина,
взял в правую руку и начал разгуливать вдоль стеллажей, легонько постукивая
странным инструментом по черепам и слушая, как они звенят. Так маэстро,
любуясь своей коллекцией скрипок Страдивари, выбирает то одну, то другую,
вскидывает к плечу и проверяет струну на щипок. Старик просто слушал звуки,
но во всем его облике ощущалась невообразимая для обычного человека любовь к
черепам. Однако еще сильнее меня поразила богатейшая гамма звуков, которые
эти черепа издавали. От звона бокалов с виски - до стука огромных цветочных
горшков. Когда-то на каждом из черепов были мясо и кожа, в каждом - пускай и
в разных объемах - находился мозг, который ежесекундно наполняли мысли о
еде, сексе и бог знает чем еще. Теперь от всего этого остались только звуки.
Самые разные: хрустальных бокалов, цветочных горшков, водопроводных труб и
коробок из-под бэнто.
* Бэнтo (яп.) - холодный завтрак (обед и т.п.), обычно - в пластиковой
коробке, который берут с собой в дорогу или покупают в пути.
Я представил, как на одной полке стоит моя собственная голова - без
кожи, мяса и мозгов, а старик постукивает по ней стальными щипчиками для
камина. Странное ощущение. Интересно, что он прочитал бы в звуке моего
черепа? Мои воспоминания? Или то, чего и в памяти нет? Мне стало не по себе.
Смерти как таковой я не особенно боюсь. Как сказал Шекспир, "кто помрет
в этом году, застрахован от смерти на будущий". С этим, хорошенько подумав,
согласиться несложно. Но вот с тем, чтобы мой череп после смерти выставляли
на полку и колотили по нему щипцами для угля, соглашаться неохота, хоть
тресни. Сама мысль о том, что после смерти из меня будут что-то вытаскивать,
заставляет содрогнуться. Конечно, жизнь моя не сахар. Но я, по крайней мере,
распоряжаюсь ею по своему усмотрению. А потому и смерть меня не очень
пугает. Не больше, чем Генри Фонду в "Уорлоке". Однако я хочу, чтобы после
смерти меня оставили в покое. Египетские фараоны знали, что делали, когда
завещали муровать себя в пирамиды.
* Шекспир, "Генрих IV", часть II, акт III, сцена 2. Перевод Е.
Бируковой.
Через несколько часов стирка закончилась. Трудно сказать, сколько
времени она заняла, но, судя по усталости, никак не меньше часов
восьми-девяти. В общем, поработал неплохо. Я встал с дивана и размял
затекшие мышцы. В Инструкции нейроконвертора указаны двадцать шесть групп
мышц, которые следует разминать. Если после каждой конвертации разминать их
как полагается, мозг избавляется от стресса, что продлевает жизнь самого
конвертора. Профессия эта появилась относительно недавно, и пока никто не
может сказать, сколько жизни отмерено конвертору в среднем. Кто говорит -
десять лет, кто - двадцать. Кто мрачно шутит: "Работай, пока не помрешь".
Кто предсказывает раннюю инвалидность. Но это все - предположения. Сейчас я
могу лишь расслабить двадцать шесть групп мышц, как требуется. А
предположения оставим предполагающим. Я тут уже ни при чем.
Я сидел на диване с закрытыми глазами, расслабив двадцать шесть групп
мышц, и неторопливо собирал вместе левую и правую половинки мозга.
Закончилась очередная работа. Все по Инструкции.
На столе перед стариком громоздился череп какой-то большой собаки, а
рядом лежала фотография этого черепа. Вооружившись штангенциркулем, он
снимал размеры черепа и карандашом наносил на фото цифры.
- Закончил? - спросил старик.
- Закончил, - ответил я.
- Молодец. Здорово потрудился, - похвалил он.
- Сейчас я пойду домой спать. Завтра или послезавтра сделаю шаффлинг и
на третий день к обеду доставлю вам результаты. Идет?
- Хорошо, хорошо, - закивал старик. - Только ни в коем случае не
опаздывай! После обеда будет уже поздно. Повторяю, случится непоправимое.
- Я понял, - сказал я.
- И ради бога, поосторожнее с данными! Если их украдут, возникнут
огромные проблемы и у меня, и у тебя.
- Не волнуйтесь. Мы проходим очень жесткую подготовку. Никогда еще не
случалось, чтобы у конвертора средь бела дня выкрали результаты конвертации.
Я задрал левую штанину, вытащил из потайного кармана под коленом
плоский контейнер из ферропластика, вложил туда гильзы с данными и запер на
специальный замок.
- Как открывать замок, знаю только я. Если пробует открыть посторонний,
документы уничтожаются.
- Неплохо придумано, - оценил старик.
Я вернул контейнер под колено и одернул штанину.
- Может, сэндвичи доешь? - предложил он. - Я, когда работаю, почти не
ем ничего. Пропадут - жалко будет...
Я чувствовал, что не наелся, и умял все сэндвичи до последнего, как мне
и предложили. Старик самозабвенно съел все огурцы, оставив только сыр с
ветчиной, но я не делал из огурцов культа, и мне было все равно. Старик
налил мне еще кофе.
x x x
Я снова облачился в дождевик, нацепил "консервы" и с фонариком руке
отправился назад по тропинке. На этот раз старик не пошел меня провожать.
- Я уже включил ультразвук. В ближайшее время жаббервоги сюда не
сунутся, - заверил он. - Твари и сами не любят здесь шастать. А кракеры их
натравливают. Поэтому чуть припугнешь - сразу уходят.
Но несмотря на его заверения, теперь, когда я узнал, что на свете
существуют жаббервоги и прочая подземная нечисть, брести в одиночку в
кромешной мгле было, мягко скажем, не самым веселым занятием моей жизни.
Особенно если учесть, что я понятия не имел, как эти твари выглядят, чего от
них ожидать и чем защищаться. Держа левую руку с фонариком над головой, а
правую с ножом выставив перед собою, я шел вдоль подземной реки.
И лишь разглядев алюминиевую лесенку, а под ней - толстушку в розовом,
я почувствовал, что спасен. Девушка сигналила мне лучом фонаря. Когда я
подошел, она что-то сказала, но из-за включенного звука река ревела так, что
слов я не разобрал, а читать по губам в темноте было невозможно.
Так или иначе, для начала стоило выбраться на свет божий. Я полез
первым, девушка за мной. Лесенка оказалась ужасно длинной. В прошлый раз,
спускаясь в кромешную тьму, я этого не знал и не успел испугаться; но
теперь, поднимаясь ступенька за ступенькой, я вдруг сообразил, на какой
сумасшедшей высоте нахожусь, и от паники у меня взмокли подмышки, а на лбу
проступила испарина. Высота трех - или четырехэтажного дома, не меньше - а
ноги так страшно скользили на мокрых ступеньках, что карабкаться приходилось
с утроенной осторожностью.
На полпути мне захотелось передохнуть, но девушка внизу расслабиться не
давала, и я долез до конца без остановки. От мысли, что через три дня мне
снова спускаться в эту чертову лабораторию, хотелось выть. Но компенсация
уже назначена, и жаловаться поздно.
Мы влезли в окошко гардероба и снова очутились в офисе. Девушка помогла
мне снять дождевик и "консервы". Я стянул сапоги, поставил на стол фонарик.
- Ну, как работа? Все в порядке? - спросила девушка, и я впервые
услышал ее мягкий и отчетливый голос.
Не сводя с нее глаз, я кивнул:
- Было бы не в порядке - я б не вернулся. Такая уж это работа.
- Спасибо, что сказали обо мне деду. Очень выручили. А то бы я осталась
без звука еще на неделю.
- Но разве нельзя было написать записку? Я бы все понял скорее, и дело
бы разрешилось без суеты.
Она молча обвела взглядом пространство вокруг себя и поправила сережки
- сначала в левом, потом в правом ухе.
- Такие правила, - сказала она.
- Какие? Не писать записок?
- В том числе.
- Ничего себе, - сказал я.
- Запрещается все, что мешает выжить.
- Понимаю, - сказал я. Осторожности этим ребятам не занимать.
- Сколько вам лет? - спросила она.
- Тридцать пять, - ответил я. - А тебе?
- Семнадцать... Первый раз встречаюсь с конвертором. Хотя с кракерами я
тоже пока не встречалась.
- Что, правда семнадцать? - удивился я.
- Ну да. Я не вру... А что, не похоже?
- Совсем не похоже, - признался я. - Меньше двадцати я бы не дал.
- Это потому, что я не хочу выглядеть на семнадцать, - сказала она.
- В школу не ходишь?
- О школе я не хочу говорить. По крайней мере, сейчас. Если еще раз
встретимся - расскажу.
- Хм-м, - снова протянул я. Определенно, тут что-то не так.
- Интересно, что вы за люди - конверторы?
- Когда не работаем - обычные, нормальные люди. Такие же, как все.
- Все, может, и обычные... Не все нормальные.
- Можно и так посмотреть, - согласился я. - Но я-то говорю о просто
людях. Которые в метро с тобой рядом сядут, а ты и внимания не обратишь. И
едят они то же, что и все, и пиво такое же пьют... Кстати, спасибо за
сэндвичи. Просто объеденье!
- Что, правда? - обрадовалась она.
- Таких вкусных я еще не пробовал. Хотя за свою жизнь съел много
всякого.
- А кофе?
- Кофе тоже отличный.
- А может, еще кофе на дорогу? Заодно и поговорили бы...
- Да нет, кофе мне уже хватит, - покачал я головой. - Там, внизу,
столько выпил - больше не лезет. Мне бы сейчас скорее домой и спать...
- Жалко.
- Мне тоже. Увы...
- Ладно. Все равно мне вас еще до лифта провожать. Вы же сами отсюда не
выберетесь?
- Сам? В жизни не выберусь, - признал я.
Она взяла со стола круглый сверток, похожий на шляпную картонку, и
вручила мне. Весу в нем оказалось куда меньше, чем на вид. Если там и правда
шляпа, то очень большая, подумал я. Со всех сторон сверток был туго обмотан
скотчем.
- Что это? - спросил я.
- Подарок тебе от деда. Дома откроете.
Я взял коробку обеими руками и легонько встряхнул. Ни звука изнутри, ни
малейшей отдачи в пальцы.
- Дед говорил - вещь хрупкая. Так что везите осторожнее, - предупредила
девушка.
- Что-то вроде вазы?
- Не знаю. Откроете - сами поймете.
Затем из розовой сумочки она достала конверт с банковским чеком и
протянула мне. Я взглянул на сумму: несколько больше, чем я ожидал, - и
затолкал чек в бумажник.
- Где-нибудь расписаться?
- Не нужно, - покачала головой она.
Мы вышли из комнаты и зашагали к лифту, спускаясь и поднимаясь по
бесчисленным лестницам длиннющего коридора. Легкий цокот ее каблучков, как и
в прошлый раз, отдавался в стенах, лаская слух. Мысли о ее комплекции больше
не лезли мне в голову. Я даже забыл, что она толстушка. Видимо, привык и
перестал это замечать.
- У вас есть жена? - спросила она.
- Нет, - ответил я. - Раньше была, теперь нет.
- Что - ушла, когда вы стали конвертором? Говорят же, что у конверторов
семьи не бывает.
- Вовсе нет! Все у нас бывает. Я знаю многих, у кого и работа спорится,
и семьи нормальные. Хотя, конечно, большинство ребят считает, что без семьи
легче. Все-таки изматываешь себе нервы, да и жизнью часто рискуешь. Не
всякий захочет совмещать такое с женой и детьми.
- А у вас что случилось?
- Я сначала развелся, а потом стал конвертором. Так что работа тут ни
при чем.
- Вон как... - задумалась она. - Вы извините, что странные вопросы
задаю. Просто я впервые вижу живого конвертора. Столько всего спросить
хочется...
- Да ради бога, спрашивай, - пожал я плечами.
- Вот, например, я слышала, что у конверторов после работы резко
повышается сексуальная активность. Это правда?
- Ну, как сказать... Может, и правда. Все-таки на работе конвертор
использует свои нервы очень своеобразно.
- А с кем же вы потом спите? Есть постоянная любовница?
- Постоянной нет, - ответил я.
- Но тогда с кем же? Вас не интересует секс? Или вы гомосексуалист? Или
просто отвечать не хотите?
- Да нет, почему же, - пожал я плечами. Я, конечно, не очень люблю
болтать о своей личной жизни, но и скрывать что-либо причин не вижу. Если
спрашивают, почему бы не ответить?
- Я всякий раз сплю с разными женщинами, - ответил я.
- А со мной - переспали бы?
- Нет... Наверное, нет.
- Почему?
- У меня свои принципы. Я стараюсь не спать со знакомыми: возникают
ненужные связи, а это осложняет жизнь. Не сплю и с теми, с кем встречаюсь по
работе. Когда имеешь дело с чужими секретами, такие вещи приходится
разграничивать.
- Значит, не потому, что я толстая уродина?
- Не такая уж вы и толстая. И уж никак не уродина.
Она задумчиво хмыкнула.
- Но где вы их берете, этих "разных женщин"? На улице знакомитесь, что
ли?
- Бывает и так.
- Или за деньги покупаете?
- Тоже случается.
- А если бы я сказала: "Можете со мной переспать, но за деньги",
переспали бы?
- Вряд ли, - ответил я. - Слишком большая разница в возрасте. Когда
спишь с кем-то намного моложе, тратишь слишком много нервов.
- Я не такая.
- Очень может быть. Но я больше не желаю неприятностей - ни себе, ни
другим. И, по возможности, хотел бы пожить тихо и спокойно.
- Дед говорит, что лучше, когда первый мужчина - старше тридцати
четырех. И что если сексуальной энергии долго не давать выхода, это плохо
влияет на головной мозг.
- Мне он тоже это рассказывал.
- И что, правда?
- Не знаю. Я не биолог, - сказал я. - К тому же, у каждого человека
свой запас сексуальной энергии. Здесь очень трудно обобщать. Люди ведь
разные...
- А ты какой? Как большинство?
- Я скорее обычный, - ответил я, немного подумав.
- А я вот свою сексуальность еще толком не понимаю, - призналась
симпатичная толстушка. - Вот и хочется проверить, что да как...
Не представляя, что на это сказать, я умолк, и в тишине мы с ней
дошагали до конца коридора. Лифт уже ждал меня, распахнув пасть и застыв,
как дрессированная собака.
- Ну... До встречи, - сказала она.
Створки закрылись за мной без единого звука. Я прислонившись к стальной
стенке и перевел дух.
6
КОНЕЦ СВЕТА
Тень
Она выкладывает на стол первый старый сон. Но понимание того, что это -
старый сон, приходит ко мне не сразу. Я долго его разглядываю, потом
перевожу взгляд на нее. Она стоит по другую сторону стола. То, что я вижу
перед собой на столе, как-то не очень вяжется с названием "старый сон". я
скорее представил бы какие-то древние тексты или некое размыто-бестелесное
явление природы.
- Это и есть старый сон, - произносит она, но как-то не очень уверенно:
то ли мне объясняет, то ли себя убеждает в этом. - Точнее, он там, внутри.
Ничего не понимая, я киваю.
- Возьми, - говорит она.
Я осторожно беру его и осматриваю изнутри, выискивая хоть какие-нибудь
следы или остатки сна. Но сколько ни всматриваюсь - ни малейшей зацепки.
У меня в руках - обычный череп. Не очень крупного животного. Кость,
отполированная солнечными лучами, давным-давно выцвела и окаменела .
Длинные, выдающиеся вперед челюсти слегка приоткрыты, будто собрались о
чем-то рассказать, но застыли на полуслове. Маленькие глазницы уставились
отсутствующими зрачками в одну точку за моей спиной.
Череп неестественно легок. Как ненастоящий. Не верится, что в нем
когда-то оборвалась жизнь. Плоть, память и тепло давно покинули его. В
центре лба я обнаруживаю небольшую шероховатую ямку. Трогаю ее пальцем:
возможно, здесь когда-то был рог.
- Это череп зверя из Города, да? - спрашиваю я.
Она кивает.
- Там, внутри, запечатан старый сон, - тихо говорит она.
- И я должен его прочитать?
- Это работа Читателя Снов, - снова кивает она.
- И что потом делать с прочитанным?
- Да ничего. Просто читай и все.
- Что-то я не пойму, - говорю я. - Надо прочесть отсюда старый сон -
это понятно. Но то, что больше ничего делать не нужно, - этого я не понимаю.
По-моему, здесь нет никакого смысла. У работы должна быть какая-то цель.
Скажем, записывать эти сны, или сортировать по какому-то принципу...
Она качает головой.
- Я уже не могу понятно рассказать, какой в этом смысл. Возможно, если
ты будешь читать достаточно долго, он откроется тебе. Но к самой работе это
все равно не имеет отношения.
Я кладу череп на стол и разглядываю его с расстояния вытянутой руки.
Мертвая тишина висит над ним, как Великое Ничто. А может, она не окутывает
череп снаружи, но вытекает, как дым, изнутри? В любом случае - это очень
странная тишина. Словно череп напрямую связан с центром Земли. Молчит и
буравит пространство отсутствующим взглядом.
Чем дольше я смотрю на него, тем меньше мне кажется, будто он хочет мне
что-либо сообщить. Воздух вокруг него полон неизъяснимой тоски. Эту тоску я
не могу объяснить даже себе самому. Просто не хватает слов.
- Ну, что ж. Пробуем еще раз, - говорю я, снова беру череп и взвешиваю
на ладони. - Ничего другого мне, похоже, не остается...
Чуть заметно улыбнувшись, она берет у меня череп, протирает одной
тряпкой, потом другой, отчего тот становится чуть белее, - и ставит обратно
на стол.
- Ладно. Давай, я покажу тебе, как читают старые сны, - говорит она. -
Я только покажу, как это делается, но сама ничего не прочту. Читать можешь
только ты. Смотри внимательно. Сначала поворачиваешь его так, чтобы он
глядел на тебя. Затем кладешь пальцы ему на виски...
Она дотронулась до черепа обеими руками и взглянула на меня, словно
желая убедиться, что я понимаю.
- А потом неотрывно смотришь в его глазницы. Не напряженно, а легко
так, спокойно смотришь. Только взгляд не отводи. Как ни больно глазам -
продолжай смотреть.
- Больно глазам?
- Да. Если долго смотреть в глазницы, череп нагреется и начнет очень
ярко сиять. Ты должен пальцами гладить ему виски, настраивая это сияние,
пока старый сон не возникнет перед тобой.
Я прокручиваю в голове ее наставления. Конечно, я не могу представить,
как это сияние выглядит и какие ощущения вызывает, но порядок действий вроде
бы ясен. Я смотрю на ее тонкие пальцы, прижатые к белой кости, - и меня
вдруг пронзает странное чувство, будто этот череп я тоже уже где-то видел.
Мало того: когда я впервые встретился с ней, точно такое же видение
пронеслось у меня в голове - гладкий белоснежный череп с ямкой посреди лба.
Но воспоминание это или всего лишь моментальное искривление
пространства-времени, я разобрать не могу.
- Что с тобой? - спрашивает она.
Я качаю головой.
- Ничего. Задумался немного. Пожалуй, я понял твои объяснения. Осталось
попробовать на практике.
- Сначала давай поедим, - говорит она. - Потом уже нельзя будет
отвлекаться.
Она приносит из дальнего угла комнаты кастрюлю и ставит ее на огонь.
Тушеные овощи. Когда кастрюля начинает жизнерадостно урчать и пофыркивать,
она раскладывает еду по тарелкам и подает к столу вместе с ореховым хлебом.
Мы садимся за стол друг против друга и молча едим. Кушанье скромное, с
приправами, каких я никогда раньше не пробовал, но приготовлено недурно, и
после еды я чувствую, как по всему телу растекается тепло. Под конец мы пьем
горячий чай. Горьковатый зеленый чай с целебными травами.
x x x
Читать сны - не так просто, как это казалось после ее объяснений.
Лучики света очень тонки, и сколько я ни перебираю их, концентрируя всю
энергию в кончиках пальцев, никак не могу нащупать нужный нерв, а только
блуждаю в ослепительном хаотическом лабиринте. И все-таки старый сон где-то
рядом. Мои пальцы ощущают это отчетливо. Я слышу его шорохи, и даже различаю
отрывочные туманные картинки. Но связного Послания нащупать не могу. просто
чувствую: оно где-то здесь.
Кое-как я считываю два сна подряд. На часах уже почти десять. Я
возвращаю ей прочитанный череп, снимаю очки и медленно потираю пальцами
веки.
- Устал? - спрашивает она.
- Немного, - отвечаю я. - Никак не привыкнут глаза. Когда зрачки долго
вбирают яркий свет, начинает болеть голова. Не то чтобы очень сильно. Но
считывать как следует уже не получается.
- Говорят, поначалу у всех так, - успокаивает она. - Пока не привыкнут
глаза, сны читаются плохо. Но ты не волнуйся, скоро привыкнешь. Главное - не
торопись.
- Да уж... Торопиться, похоже, не стоит, - соглашаюсь я.
Она относит череп обратно в хранилище и начинает собираться домой.
Открывает дверцу печки, лопаткой выгребает оттуда тлеющие угли и ссыпает в
ведро с песком.
- Главное - не впускать в себя усталость, - говорит она. - Мама всегда
так говорила. Усталость может овладеть твоим телом, но не самим тобой.
- Именно так, - киваю я.
- Хотя, если честно, я не очень хорошо знаю, что такое - "сама я". Не
понимаю, что с этим делать... Только слово помню.
- С ним ничего не делают, - говорю я. - Наше "я" существует само по
себе. Как ветер. Оно постоянно меняется, а мы просто чувствуем его движения.
Она закрывает дверцу печки, убирает со стола эмалированный чайник и
тарелки, моет посуду. И заворачивается в простенькое голубое пальтишко.
Грязно-голубое - как лоскуток неба, полинявший так давно, что уже забыл свое
происхождение. Одевшись, она долго стоит в задумчивости перед погасшей
печкой.
- Ты пришел сюда из какой-то другой страны? - спрашивает она, будто
пытаясь вспомнить о чем-то.
- Да, - отвечаю я.
- И что это за страна?
- Не помню, - качаю я головой. - Ничего не вспоминается, извини.
Похоже, когда у меня забирали тень, моя память о прежнем мире тоже куда-то
исчезла... В любом случае, это очень далеко отсюда.
- Но ты ведь помнишь, кто ты такой?
- Вроде помню...
- Вот и мама помнила, кто она, - говорит она. - Но когда мне было семь
лет, мама исчезла. А все потому, что у нее тоже было "я", как у тебя.
- Исчезла?
- Ну да, пропала куда-то... Давай не будем об этом. Разговоры о тех,
кто исчез, приносят несчастье. Расскажи о своем городе. Неужели совсем
ничего не помнишь?
- Помню две вещи, - говорю я, немного подумав. - Вокруг города не было
стен, а люди отбрасывали тени.
x x x
Да, когда-то у нас были тени. Постоянно. И лишь появившись в Городе, я
отдал свою тень на хранение Стражу Ворот.
- С этим в Город нельзя, - сказал Страж. - Либо избавься от тени, либо
не входи в Город. Третьего не дано.
И я избавился от своей тени.
Страж вывел меня на площадь перед Воротами. Под ярким солнцем в три
часа дня моя тень густо и явственно отпечатывалась на земле.
- Стой смирно, - велел мне Страж. Затем достал из кармана нож, просунул
острое лезвие в щель между тенью и землей, медленно поводил ножом
вправо-влево, словно приучая тень к предстоящей разлуке, - и резким
движением отсек ее от меня. Та немного подергалась, сопротивляясь, но,
оторванная от земли, лишь бессильно отползла к стоявшей рядом скамейке.
Потерявшая тело тень выглядела усталой и жалкой.
Страж убрал нож в карман. С полминуты мы с ним стояли и глядели на
тень, которую отрезали от хозяина.
- Ну вот! Отрежешь - и сразу смотреть не на что, - сказал он. - Никакой
пользы от этих теней. Одна обуза.
Я подошел к своей тени поближе.
- Прости, - сказал я ей. - Похоже, нам придется расстаться на какое-то
время. Я этого не хотел. Так вышло. Ты можешь немного потерпеть и подождать
меня здесь?
- Немного - это сколько? - спросила тень.
- Пока не знаю, - ответил я.
- Ты не боишься потом пожалеть об этом? - тихо спросила тень. - Я плохо
понимаю, что происходит. Но когда человек расстается со своей тенью - это
неправильно. Тебе не кажется? А я думаю, что и ты поступаешь неверно, и само
место это неправильное. Человек не может без тени, и тень не может без
человека. А мы с тобой существуем, хоть нас и разделили. Здесь какая-то
страшная ошибка. Тебе не кажется?
- Действительно, странно, - признал я. - Но ведь и само это место
странное с самого начала. Чего ж удивляться, если в странном месте случаются
странные вещи?
Тень покачала головой.
- Это все логика. А я и без всякой логики чувствую: здешний воздух мне
не подходит. Он совсем не такой, как в других местах. Дурно влияет на нас
обоих. Ты не должен был от меня избавляться. Разве плохо мы с тобой жили до
сих пор? Зачем же ты меня бросил?
Но отвечать было поздно. От меня уже отрезали мою тень.
- Когда все образуется, я приду и заберу тебя, - сказал я. - Это
ненадолго, не навсегда. Мы опять будем вместе.
Тень еле слышно вздохнула и растерянно поглядела на меня.
Послеобеденное солнце поливало лучами нас обоих. Меня без тени - и мою тень
без меня.
- Это сейчас ты хочешь, чтобы так было, - сказала тень. - Но, боюсь,
легко не получится. У меня дурное предчувствие. Давай придумаем, как убежать
отсюда, и вернемся назад, в прежний мир?
- Не могу. Я не знаю, как вернуться назад. Ты ведь тоже не знаешь,
верно?
- Пока нет. Но узнаю, чего бы это ни стоило. Мне хотелось бы видеться с
тобой иногда. Ты будешь ко мне приходить?
Я кивнул и потрепал свою тень по плечу. А потом вернулся к Стражу. Все
время, пока мы разговаривали, он собирал раскиданные по площади камни и
выбрасывал туда, где о них никто не споткнется.
Когда я подошел, он вытер о рубаху запачканные ладони и положил
огромную руку мне на плечо. Что он демонстрировал лишний раз - силу или
все-таки дружелюбие, я так и не понял.
- За твоей тенью будет хороший уход, - сказал он. - Трехразовое
питание, каждый день прогулки на воздухе. Тебе не о чем беспокоиться.
- Я смогу иногда ее навещать?
- Да, конечно, - ответил Страж. - Не всегда, когда захочется, но
встречаться вы можете. В нужное время, в нужной ситуации - когда сочту
нужным я сам.
- А что делать, если я захочу вернуть свою тень?
- Я смотрю, ты все еще не понимаешь, куда попал, - проговорил он, не
снимая ручищи с моего плеча. - Ни у кого в этом городе нет тени. И никто,
попав в Город, не может его покинуть. А значит, в твоем вопросе нет ни
малейшего смысла.
Так я потерял свою тень.
x x x
Мы выходим из Библиотеки, и я предлагаю проводить ее до дому.
- Не нужно, - отвечает она. - Ночи я не боюсь, а тебе совсем в другую
сторону...
- Но я хочу прогуляться, - говорю я. - Если сразу домой - долго еще не
засну. Слишком много в голове накопилось.
Мы идем с ней к югу через Старый мост. Весенний ветер, совсем еще
холодный, играет на отмели с равнодушными ивами, будто пытается растормошить
их, но тщетно. Резко очерченная луна неожиданно ярко высвечивает булыжники
под ногами. Влажный воздух невидимыми клубами стелется по земле. Моя
спутница собирает длинные волосы в хвост, перевязывает ленточкой и убирает
под воротник пальто.
- У тебя очень красивые волосы, - говорю я.
- Спасибо, - отвечает она.
- А что ты чувствуешь, когда тебе говорят комплименты?
- Не знаю... - Она глядит на меня, пряча руки в карманах. - Я, конечно,
понимаю, что сейчас ты похвалил мои волосы. Но ведь дело не только в этом,
правда? Наверно, мои волосы тебе что-то напомнили, и ты захотел об этом
сказать?
- Да нет же. Я просто похвалил твои волосы.
Она чуть заметно улыбается - с таким видом, будто пытается что-то
разглядеть перед собой.
- Извини. Никак не привыкну к твоей манере разговаривать.
- Ничего страшного, - говорю я. - Скоро привыкнешь.
x x x
Ее дом расположен в юго-западной части Фабричных кварталов, на одной из
улочек Заводской слободки - самого унылого и заброшенного места в Городе. У
широкого Канала, по воде которого некогда плавали сухогрузы и баржи, давно
уже наглухо заперты шлюзы; вода ушла, и белесый ил на обнажившемся дне
напоминает морщины на скелете гигантского ископаемого. Причалы, на которых
когда-то разгружали суда, заросли высокой травой. Из ила торчат старые
бутылки, ржавые детали станков, а меж ними догнивают деревянные плоскодонки.
По берегам тянутся обезлюдевшие заводские цеха: ворота заперты, окна
без стекол, стены в трещинах, ржавые пожарные лестницы утопают в бурьяне.
Там, где кончается Канал, цеха обрываются, уступая место пятиэтажкам.
Раньше, рассказывает она, здесь было благоустроенное жилье для людей
побогаче. Теперь все квартиры поделили на отдельные комнаты, в которых
ютятся семьи рабочих-бедняков. Да большинство из них и рабочими-то уже не
считаются. Почти все заводы позакрывались, и сегодня их профессии никому не
нужны. Лишь немногие мастерят еще утварь для повседневной жизни - только бы
эта жизнь не угасла окончательно. Отец Библиотекарши - один из таких
работяг.
Мы переходим последний, совсем небольшой мост и попадаем в ее квартал -
скопление одноэтажных домишек с выступающими карнизами крыш. Своими
лесенками и внезапными поворотами Узкие проходы от дома к дому похожи на
фортификации средневекового замка.
Близится полночь, почти все окна темны. Она берет меня за руку и тянет
за собой по петляющим закоулкам - так торопливо, будто мы спасаемся от
гигантской птицы-людоеда. Наконец мы останавливаемся перед одним из домишек,
и она прощается со мной.
- Спокойной ночи, - говорю я в ответ.
Я срезаю путь и через Западный холм возвращаюсь домой.