День устрицы

День устрицы.

«Я заполнил бумаги. Администратор гостиницы была молодая женщина. Не красивая и не дурнушка. Но на ней была форма. Черная юбка, черный жакет, белая блузка. Я получил ключ от номера и забыл свою фамилию. Одна работа сделана, а новой еще нет. Я поднялся по сту­пеням, покрытым красным ковром, на второй этаж. Дверь была деревянная. Массивная, темно-вишневая. Я вошел внутрь, пахло пылесосом. Оставив чемоданчик на тумбоч­ке, прошел в светлую квадратную комнату. Угловой кожа­ный диван. Кожа — как панцирь черепахи. Низкий жур­нальный столик. У окна письменный стол. Дверь направо — в столовую. Стенка с редкими бокалами. Длинный стол с тремя стульями с каждой стороны. Стеклянная дверь в лоджию, которая шла по всей длине номера. Я заглянул в спальню — все по-прежнему: широкая кровать, две на по­па поставленные подушки. Угловое окно. Я бывал в этом месте. Номер выходит на площадь. Площадь — на реку. За рекой — луга, за лугами — лес. Напоминает космодром. Конец земли. В двухстах метрах от отеля — художествен­ный музей. Там неплохие картины, два-три подлинника Федотова. Я никогда не заходил туда. В этом городе у ме­ня не было знакомых. Я не знал никого, и меня не знал ни­кто. Это впрыскивало адреналин новизны. Я становился человеком без имени, без истории, без судьбы. Время не находило меня в своих списках и оставляло в покое. Я во­шел в ванную, отвернул кран, воды не было. Я поднял трубку телефона. Телефон молчал. Я спустился вниз. За стойкой регистратора пусто. На стуле возле входа дремал старик в форменной фуражке. Я подошел, он приоткрыл глаза. «Простите, — сказал я, — а что, воды нет?» Дед от­вечал емко: «Свет отключили. А за светом завсегда и вода выключается. Такой порядок». — «Ясно. А когда включат?»

— «Дак, к вечеру, стало быть, и включат. Днем-от и так свет­ло». — «А со светом и вода пойдет?» — «Обязательно. Та­кой порядок». Я отправился в бар. В момент моего появ­ления бармен, молодой розовощекий парень, поймал му­ху, поднес кулак к уху, послушал, подошел к форточке, открыл, выпустил муху наружу. Закрыл форточку, вытер ру­ку о белоснежный пиджак и хмуро предложил: «Выпить не желаете?» — «Чего?» — «Водки. Водка больно хороша» —

«Чем же?» — «Со льда». — «А кроме водки есть что-ни­будь?» — «Ничего». — «А что так?» — «Так гуляли вчера». — «Что, все выпили?» — «Как водится». — «Как же водка ос­талась?» — «Так бабы. Сначала шампанское, потом вино, потом коньяк». — «На водку не хватило?» — «Хватило бы, да пивом перебили». — «А чего гуляли?» — «Так день рож­дения». — «Чей?» — «Так администраторши». — «А чего мужиков не было?» — «Так администраторша им бойкот объявила». — «А что так?» — «А бес ее разберет». — «Она что ж, и замужем не была?» — «Так была». — «И что?» — «Выгнала: говорит, водку и ту пить не умеет». — «А она умеет?» — «Ведро выпьет». — «Налей-ка воды. Вода есть?» — «Полно».

Я вышел в город. Побродил по тихим улочкам, леча ду­шу пластырем забвения. Вернулся на площадь. Меж пли­тами пробивалась трава. Река медленно несла свои воды. Небо темнело. Я повернул назад. Окна гостиницы свети­лись. Я принял душ, спустился в ресторан. Ресторан являл собой обширную шестиугольную комнату, столы покрыты белыми скатертями. На каждом — букет полевых цветов. Я сел. Я был один. Бармен превратился в официанта. Те­перь на нем черный пиджак и бабочка, полотенце через ло­коть, блокнот с карандашом. «Чего у вас тут съедобного»? — «Запеченное мясо кабанчика». — «Неси. На закуску — рыбы красной и белой, рыба есть?» — «Есть». — «Овощно­го салата без майонеза. Ну и водочки — со льда. Один гра­финчик водочки, другой — воды. Накрой на двоих». Он исчез. За окном муть бескрайности. По белой скатерти от цветов расползались жучки. Я поднят локти, чтобы они попали куда им нужно. Откинулся на спинку стула. Суще­ствовало течение. Все всегда плывут против. Плыть по те­чению — как устрице выйти из раковины. Взрыв шампан­ского в мозге. Вошла администратор. Ее прозрачный взгляд перекрыл расстояние. Я встал и отодвинул второй стул. Она села. Ноги у нее были матовые. Она была без чу­лок. Я налил ей из одного графинчика, себе из другого. Вы­пили. Я положил ей рыбы, салата. Молчания не было, про­сто не было слов. Слова не говорятся — их дает течение. Только те, которые нужны. Я налил по второй. Она взяла мою рюмку, поднесла к носу: «Вода?» — «Вода». — «Почему?» — «Водка должна быть своя, и она должна быть тут, — я поднес палец к сердцу. — А здесь, — и я указал на голо­ву, — только вода». Она глядела, и глаза ее расширялись. «Как я это понимаю», — сказала она на вдохе. Через полчаса мы поднялись в номер. Ночь была неистовой. Беско­нечность под видом рассвета вползала в комнату. «Не же­нишься на мне?» — спросила она. — «Нет». — «Почему?» — «Я женат». — «Но ты не любишь жену?» — «Не люблю, и она не любит меня». — «Странный ответ». — «Есть вещи поважнее любви». — «Какие же?» — «Их четыре. Дети. Долг. Память». — «Память?» — «Я любил ее, а она любила меня». — «Память — это прошлое. Прошлого нет. А я люб­лю тебя сейчас. Это — будущее». «Когда ты успела?» — спросил я. «С тех пор, как увидела тебя год назад. Я была помощником администратора. Помнишь?» «Не помню», — соврал я, и течение стало выносить меня к берегу. «Это ничего», — сказала она и поцеловала мне руку. Она стала одеваться. Блузка скрыла пышную грудь. Юбка отняла стройные, чистые бедра. Она взмахнула рукой возле глаз, тряхнула копной рыжеватых волос, засмеялась: «Дура я, ду­ра». Потом наклонилась ко мне: «Спасибо тебе». — «За что?» — «Мне воды не хватало. Вот чего». Она засмеялась и вышла из спальни. Дверь тут же открылась, показалась ее голова: «А четвертая? Ты не сказал про четвертую». «Воз­раст», — сказал я. «А сколько тебе?» — спросила она. «Шестьдесят», — сказал я. «Неправда», — она покачала го­ловой и закрыла дверь. Я прибавил себе всего один год».

День устрицы хиромантия практика

На правой руке к линии Солнца примыкает линия Вли­яния (рис. 4, л. Солнца — желтый, л. Влияния — оранже­вый).

Выражает состояния программы, при которых парт­нер появляется «сам собой».

Но за этим стоит невидимая организаторская работа.

Поскольку линия Влияния не пе­ресекает линию Солнца, отношения могут быть устойчи­выми и счастливыми.

Так бы и было, если бы линия Вли­яния не блокировалась линией, поднимающейся от линии Головы (рис. 4, блок — красный, л. Головы — зеленый).

Трактовка прозрачна: голова препятствует длительным свя­зям, т. е. точка зрения, позиция, принципы останавливают чувство.

 

Дополнительная информация

Яндекс.Метрика