Число авось

Может, ты все-таки не будешь возвращаться домой и останешься там на ночь?» — сказала Ира. «Хорошенькое предложение я слышу. И это говорит моя собственная жена! Ты что, действительно хочешь, чтобы я провел ночь в чужой постели?» — «Нет, ну я серьезно, а ты все со своими шуточками, — она выглядела озабоченной, — мне просто страшно, что ты будешь возвращаться ночью по скользкой дороге». «Ну не в первый же раз, сколько я уж так езжу». — «Если бы в первый, то, наверное, ничего, а вот именно когда сто первый, ты постоянно уезжаешь утром, когда темно, и возвращаешься опять когда темно. Это мне не нравится. Ведь — зима». Я понял, что она не хочет произносить слово «опасно». «Я и сам думал над этим. Но пойми, если я выеду, допустим, в девять, когда уже рассветет, то приеду на место к обеду, и день, считай, пропал. Ничего не заработаешь. Все разъедутся». — «Вот и хорошо, переночуешь и с утра примешься за дело».
Я взглянул на часы. Четыре утра. В маленьком оконце — единица. Первое декабря. «Ну ладно, я это дело обмозгую, если не вернусь к ночи, значит, остался». Быстрое объятие, поцелуй в щеку. Спускаюсь. На улице темень. Ветер закручивает поземку. Открываю гараж. Внутри машина кажется абсолютно черной. Она и снаружи такая. Но это светлая машина. «Ауди-80». Б-4. Кватро. Это защита, дом, кормилица. Не возражает, не спорит, делает как скажешь. Слушается руля. Не ворчит по пустякам. Классная девчонка. Что еще надо человеку? Сажусь. Поворот ключа. Мгновенное оживление. Ровный звук двигателя. Это при минус восемнадцати! Умолчим о сравнениях! Зеленым светом вспыхивает панель. Милая моя, привет тебе! Поехали. Это не просто черный обтекаемый футляр. Это инструмент. Это способ перехода в иные возможности. Вот что мы смутно, не осознавая, ценим. Дорожим, балдеем от чего. Мы приобретаем способность двигаться. Быстро и совершенно иначе. Это транспорт в другое измерение. Какое там у нас свободно? Пятое? Нет — Калуци с Клейном заняли его под электромагнетизм. Шестое? Зависаешь в полуметре над асфальтом, а земля начинает проноситься мимо, не просто мимо, а разворачивается. Вытекает из ниточки — ниточки между небом и землей. Из нее, как бы, считай, из ничего извлекается что-то новое, неповторимое, всякий раз иное, без устали на выдумки. А ты паришь, расширился, пустил корни, врос в руль, ручку скоростей, в черную плоть металла. Это второе тело. Послушное, податливое, быстрое, как ртуть. Им, изгибаясь, накрываешь поворот, удлиняясь, стелешься по прямой, сжимаешься, тормозя, уклоняешься от преград, просачиваешься в любую щель.
Недалеко от Чкаловска вылетаю на закругленный мост. Показалось, иду слишком быстро. Касаюсь тормоза. В следующий раз не надо этого делать. Панорама завертелась волчком. Мельком увидел дорогу, с которой въехал на мост. Она вновь улетела. Свет фар проехал по голому частоколу деревьев сбоку от дороги. Движение замедляется, пространство вновь подсовывает заворачивающую вниз ленту эстакады. Возвращение в исходное положение. Разворот на 360 градусов. Вспоминаю глухой удар в бок. Выхожу. Правый бок снес снежный нарост на металлическом барьере. Никаких повреждений не замечаю. Забираюсь в уютное тепло. Еду дальше. Чудо. Жена права? Но если ночевать в каждом городе, то вместо пятидневки будет от силы три рабочих дня. Не пойдет.
Четвертое января. От Шуи направо, после Пестяков, дорога идет чуть в гору. Догоняю фургон. Снежная пыль молоком смывает видимость. Смещаюсь влево на обгон. Встречных фар не различаю. Увеличиваю скорость. Справа белый вихрь. Не вижу, не чувствую, далеко ли край фуры. Беру еще немного влево. Это неправильно. Исчез колесный шелест. Ворвалась странная мысль. Не понял. Тело теряет вес, взмывает над креслом. Вихря справа больше нет. Открывается обзор. Меняется рельеф. Край дороги улетает вверх. Впереди бумажная белизна. Натягивается ремень. Глухой, плотный, скользящий удар снизу. Волна снега наезжает на лобовое стекло. Понял: вылетел с дороги — вот она мысль. Открываю дверь, проваливаюсь по колено. На четвереньках выползаю на дорогу. Останавливаю грузовик. Вытаскиваю машину на дорогу. Еду дальше. Ничего страшного. Зима когда-нибудь кончится.
Весна, четвертое апреля. Семь утра. Температура — минус один. Сорок километров от Костромы. Дорога идет под уклон. Я знаю, внизу ложбинка с волной асфальта. Там скапливается вода. Вон она. Приближается. Слишком быстро. Взгляд на спидометр; сто десять. Многовато. Касаюсь тормоза. Тут же вспоминаю, что обещал этого не делать. Все очень быстро. Никаких мыслей. Боковой вид смазывается в карусель. Потом земля оказывается сверху. Щекотка в животе. Множественные глухие, звенящие, но легкие удары. Земля снизу — остановка. Лопается заднее стекло. Лобовое и боковые на месте.. Выхожу. Крыша помята. Нет боковых зеркал. Разбиты фары. Корпус перекошен. Осматриваюсь. Я номер второй. Недалеко на кустах висят «Жигули».
Некоторое время пребываю в оцепенении. Вместе с предупреждением жены это четвертое. Сколько их нужно человеку?»
Мы уже рассматривали сходную конфигурацию. Есть некоторое затруднение. Трудно решить, имеем ли мы дело с линией судьбы, компенсирующей разорванную линию жизни, или с двойной линией жизни, которая в свою очередь часто рассматривается как конструкция, состоящая из линии Марса и линии жизни (рис. 3—4, синий). Морфологическая неясность не сказывается на интерпретации. Мы можем считать, что судьба избавляет от опасностей, «прикрывая собой жизнь», либо применять толкование по двойной линии жизни, которая обеспечивает столько жизненной силы и энергии, сколько потребуется для нейтрализации любой угрозы.
Морфологическая ситуация допускает эквивалентное применение трактовок. Разрыв линии жизни вместе с сильным падающим отрезком из линии сердца (рис. 4, фасный), наличием нулевых зон (участки руки, свободные от линий), крестообразными рисунками в поле 5 (верхний Марс) выражают легкие нарушения системы самосохранения.
Владимир ФИНОГЕЕВ