|
Ценность неповторимости 12.12.02
Костер еще горел. Встал Виктор Кондратьевич. кармана выскользнул черный квадрат. «Ой, — я наклонилась, подняла, — это ваше, из кармана выпало. Что это?» Я протянула ему кожаный футляр. Виктор Кондратьевич сдвинул брови, сделал серьезное лицо. Но в глазах — огоньки. «Т-е, никому ни слова», — сказал он, осторожно оглядываясь. Это было смешно, потому что все были рядом и с любопытством смотрели на нас. Виктор Кондратьевич понизил голос: «Это карманная машина времени». В груди у меня сделалось сладко, но я ощущала подвох. «Как это?» — спросила я. Сама во все глаза глядела, как его руки достают что-то из футляра. Показались две матерчатые корочки, охватывающие стопку листов. «У-у, — разочарованно протянула я, — это же обыкновенная записная книжка». Взрослые рассмеялись. «А вот и нет, — возвысил голос Виктор Кондратьевич, — обыкновенная, когда в ней пусто. А как напишешь в ней чего-нибудь, сразу делается необыкновенная. Откроешь ее где-нибудь и сразу переместишься в прошлое. Вот, пожалуйста». Он раскрыл книжку и прочитал: «23 марта. Заседание научного совета». Он сделал паузу, обратился ко мне: «Сегодня, какое число?» «Девятое мая», — говорю. «А я раз — и мгновенно перенесся в 23 марта. Тут же в глазах зал, где мы сидим. Выступающие, и все что там было. Так-то вот». Я вздохнула: «Я думала: настоящая — сел туда и поехал в прошлое». Он потрепал меня по щеке: «К сожалению, с точки зрения науки настоящая машина времени невозможна».
Мама задумчиво сказала: «А я, если бы и была машина времени, никуда бы не отправилась. Во всяком случае, в прошлое — точно». «Почему?» — спросила я.
Мама вздохнула: «Был у меня такой случай в жизни... — она помолчала. — И я думаю сейчас, что исход его был связан с одной сказанной мною фразой. Скажи я по-другому, неизвестно, что бы со мной стало. Вот так прилетишь на машине времени в прошлое, станешь там собой, которой была, и чего-нибудь не так сделаешь — и все будет по-другому. Не сидели бы мы возле костра этого. Не вышла бы я замуж за папу. Не родились бы наши дочери. Вдруг тебя бы не было? А?» Мама обняла меня. Все крепко призадумались. Я тоже: как это меня бы не было? Я спросила: «Ма, а что это за случай, и какая фраза тебя спасла?»
«Сейчас думаю, странно и смешно, что я могла так сказать, — начала мама, — В 45-м, после войны, я стала работать в комиссии по разделу флота Германии. Чуть не полтора года прожила за границей. Объездила пол-Европы. И в Германии была, и от Англии до Норвегии проехала. Везде к нам, русским, хорошо относились. Просто обожали. Был какой-то необыкновенный подъем. Все чувствовали, что начинается новое время. Новая эпоха. Возглавлял комиссию зам. наркома морского флота. Замечательный был человек, образованный, умный, деликатный, но где надо и нажать умел. После того как мы выполнили нашу миссию, вернулись в Москву. И как тогда бывало, вместо награды этого нашего руководителя взяли под стражу. Меня несколько раз вызывали на допросы. Измором брали: с утра до вечера задают одни и те же вопросы: «Куда он ездил? С кем встречался ? Были ли у него друзья среди иностранцев? Говорил ли он с ними один на один ? Получал ли от них вещи, деньги, письма?» А надо сказать, этот мой руководитель был человек дальновидный: один никуда не ездил, никаких встреч наедине. Всегда вызывал переводчика, меня то бишь. Я составляла запись беседы. Он подписывал. Все на виду. Ничего предосудительного не делал. А следователь знай свое гнет: «Какие разговоры вел? Отсутствовал ли по ночам?» Или вдруг огорошит: «А вы знаете, что он работал на английскую разведку?» Потом совал бумагу, ручку: «Пишите все, что знаете». Пишу. Он бумагу в стол. Потом опять вопросы. Потом опять пишу. Наконец я вспылила: «Сколько можно одно и то же спрашивать?» Он рассердился: «Вы об этом пожалеете». Выбежал из комнаты. Долго его не было. Потом заходит и говорит: «Вас хочет видеть министр». А министром тогда был Абакумов. Мне сделалось страшно. Повели меня по коридорам. У меня ноги подкашиваются. Входим. Огромный кабинет. Стол из орехового дерева с зеленым сукном. Портрет Сталина на стене. Откуда-то выходит высокий, широкоплечий интересный мужчина. Одет в штатское. В хороший, дорогой коричневый костюм. Сесть не предложил. Сам тоже стоял или ходил. Потом оперся задом о стол, полусел. Принялся задавать те же вопросы, что и следователь. Но как-то более умно, что ли. Я отвечаю пращу: не видела, не знаю, ничего такого не было. Видимо, я говорила не то, что ему было надо. Он стал злиться. Сжал скулы, вдруг прикрикнул: «Да вы знаете, где находитесь и с кем говорите?! Я сейчас нажму кнопку, вас отведут в подвал, посадят в камеру, и никогда вы оттуда не выйдете. Сгниете заживо!» Меня ужас охватил. В голове заметались мысли. Одна другую теснит. Не знаю, что делать. Как себя вести. Что говорить. И вдруг с кончика языка фраза слетает — не знаю откуда она взялась, как туда попала — не объяснить. Помимо меня в одну секунду вылетели слова. Мама умолкла. Все зашевелились. Я подергала маму за рукав, заторопила: «Ну, что же ты сказала?» «Да глупую, невозможную вещь. Я выпалила так же громко, как и он: «Но так нечестно!» Вот что я прокричала. Нечестно! И все, и ничего больше. Абакумов, помню, рот приоткрыл. Оторопел. Потом что-то у него пронеслось по лицу. Он поманил следователя и сказал: «Освободите ее». Меня вывели наружу и больше не вызывали».
Мы изучаем корреляты судьбы родителей на руках ребенка до его рождения. В рамках метода фиксированных позиций линия матери следует после линии отца, если идти от радиального края к ульнарному, т. е. двигаться от стороны большого пальца к ребру ладони (рис. 3—4, линия матери — синий, линия отца — зеленый). На линии матери есть прямоугольное образование (рис. 4 — красный) — знак участия в судебных процессах и разбирательствах.
Владимир ФИНОГЕЕВ
|
